Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер

Кратко изложив суть дела, Фуше ждал, что кто-нибудь возьмет слово, но все молчали, ибо никто не спешил высказывать мнение по столь важному предмету. Тогда Фуше стал сам опрашивать присутствующих, окликая преимущественно членов собрания, принадлежавших к палате представителей. Он обратился, в частности, к Клеману де Ду, человеку искреннему и рассудительному, члену бюро второй палаты. Клеман заявил, что вопрос кажется ему чисто военным, потому разъяснять его надлежит военачальникам, и, казалось, ждал ответа от знаменитого Массена. Бессмертный защитник Генуи, с сожалением встретивший возвращение Бурбонов в 1814 году и с еще бо́льшим сожалением – возвращение Наполеона в 1815-м, прекрасно понимал опасность создавшегося положения, и если бы хотел принять участие в событиях, то посоветовал бы идти к неизбежному результату, то есть к восстановлению Бурбонов, самым коротким и прямым путем. Он отвечал, что по опыту знает, как долго можно продержаться в большом городе против сильного неприятеля, но не знает, какие ресурсы собраны вокруг столицы и потому не может высказаться по затронутому предмету со знанием дела.

Его ответ вынуждал объясниться Даву, военного министра и главнокомандующего армией, призванной оборонять Париж. Он высказался жестко, с недовольством и дав понять, что недовольство его относится к уклончивым политикам, которые, вместо того чтобы привести положение к развязке, похоже, только стараются осложнить его. О чем его спрашивают? Возможно ли дать сражение под Парижем? Он утверждает, что возможно, и есть большой шанс победить, и он готов энергично и уверенно сражаться. И Даву привел свои доводы, как человек, умеющий приличным образом выразить то, в чем отлично разбирается. Его речь произвела на присутствующих сильное впечатление. «Таким образом, – добавил он в заключение, – если основывать вопрос исключительно на возможности дать и выиграть сражение, я заявляю, что готов его дать и надеюсь выиграть. Тем самым я категорически возражаю всем, кто распространяет слухи, будто я отказываюсь сражаться, потому что считаю сопротивление невозможным. Я заявляю об обратном и требую зафиксировать мое заявление».

Лицо Фуше, никогда не менявшееся в цвете, стало бледнее обыкновенного. Придя в замешательство от слов, которые со всей очевидностью были обращены к нему, он желчно ответил: «Вы предлагаете сражаться, но отвечаете ли за победу?» «Да, – произнес бесстрашный маршал, – да, я за нее отвечаю, если меня не убьют в первые два часа».

Его ответ привел Фуше в еще большее замешательство. Если бы он мыслил ясно и прямо, ему оставалось только перенести вопрос на участок, куда маршал, очевидно, и стремился его привести. Ведь победа, всегда сомнительная, несмотря на самую благоприятную видимость, не решала ничего, ибо приближались еще 200 тысяч неприятельских солдат. Когда в 1814 году в Фонтенбло Наполеон хотел дать последний отчаянный бой, он мог покончить с неприятелем, если бы разгромил запертых в Париже государей, и покончить на достаточно продолжительное время, потому что поддержать запертого в столице врага было уже некому. Но теперь, даже оттеснив Блюхера и Веллингтона, через неделю придется иметь дело с армией в три раза большей. И потому сражение ничего не решало. Солдат, обсуждавших его в армии под стенами Парижа, могло склонить к сражению благородное отчаяние, но граждане, государственные мужи, обсуждавшие его в совете правительства, должны были отвергнуть таковое как решение, несомненно, благородное, но способное привести к самым пагубным последствиям.

Фуше, не умея или не решаясь поставить вопрос должным образом, пребывал в величайшем замешательстве, когда получил неожиданную помощь от человека, который почти ежедневно был готов бросить ему в лицо слово «предатель», – от Карно. Этот превосходный гражданин едва сошел с коня и был весь еще покрыт пылью. Он объехал окрестности Парижа и произвел их полную рекогносцировку как инженер. Карно заявил, что, по его убеждению, невозможно, не подвергнув город и население гибельной опасности, отразить атаку коалиции. Укрепления на правом берегу недостаточно сильны, чтобы можно было понадеяться на их мощь и передвинуть армию на левый берег. Укрепления левого берега совершенно ничтожны, и потому следует опасаться, что при удалении защитников от города он попадет в руки неприятеля. Однако, чтобы выбить пруссаков с высот Мёдона, придется маневрировать и тем самым оголить Монруж и Вожирар и поставить под удар безопасность столицы. К тому же не совсем точно, что английская и прусская армии не могут поддержать друг друга. Время года и низкая вода в Сене дают возможность переходить через нее в определенных местах вброд; в Шату и Аржантёйе армии союзников, похоже, уже установили сообщение, и может статься, что 50–60 тысячам защитников Парижа придется биться на левом берегу не только с пруссаками, но и с половиной английской армии, то есть с 80 тысячами человек. Поэтому шансы на победу еще более сомнительны, чем полагает главнокомандующий, и он, Карно, которого нельзя заподозрить в пристрастности, ибо после возвращения Бурбонов его голова будет далеко не в безопасности, не решается выступать в пользу отчаянного сражения под Парижем.

Мнение такого патриота и инженера как Карно не могло не произвести большого впечатления на присутствующих. Маршал Сульт поддержал Карно и сказал, что не находит надежными и укрепления правого берега;

что канал Сен-Дени отнюдь не представляет для атакующих непреодолимого препятствия; что за каналом ничто не подготовлено для оказания дополнительного сопротивления и что если неприятель форсирует канал, он вступит в предместья Парижа вперемешку с нашими оттесненными солдатами, независимо от того, насколько успешно мы будем сражаться на левом берегу.

Между тем маршал Лефевр, старый революционер, не желавший возвращения Бурбонов, оспорил это мнение. Он полагал, что за несколько дней можно дополнить укрепления правого берега, сделав их неодолимыми, и начать строительство укреплений левого берега и придать им относительную мощь, которая позволит удаляться от них на несколько часов; что в Париже найдется еще достаточно людей, которые можно вооружить, чтобы выставить против врага 70 тысяч человек; что он почти уверен в победе и в том, что после победы положение полностью переменится.

Такой взгляд на вещи выдерживал критику; но ни Фуше, ни кто-либо иной не заглядывали дальше, то есть не рассматривали всей картины. Поскольку вопрос продолжал оставаться техническим и заключался в большей или меньшей вероятности победы под стенами Парижа, сведущими в нем казались только военные. Гражданские же лица, наиболее многочисленные, находили в обороте, который приняло обсуждение, средство уйти от ответственности за решение и говорили, что поскольку вопрос чисто военный, военным его и решать.

Удобное для большинства присутствующих мнение было принято. Постановили созвать вечером военный совет, состоявший из одних генералов. Однако это не означало решения вопроса, ибо после перекладывания решения на военных всё равно придется, даже если они объявят