Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер

В 4 часа утра 3 июля Даву совершил бросок в Исси, занятый пруссаками, с силой их потеснил и остановился, дабы не начинать серьезных действий прежде получения приказа к сражению. Во всех пунктах войска были готовы, в случае получения неприемлемых требований, биться до последнего. Солдаты громко требовали сражения. Их было 80 тысяч, и они вполне могли одержать победу над 120 тысячами неприятельских солдат, разбросанных на двух берегах Сены. Сердце Даву трепетало от их выкриков, и порой у него возникало искушение начать сражение, чтобы победить или умереть перед столицей. Но он ждал приказа исполнительной комиссии и был не настолько дерзок, чтобы решать участь Франции без воли правительства.

После возвращения генерала Тромелена исполнительная комиссия приняла решение послать к прусским аванпостам трех полномочных представителей: Биньона, замещавшего министра иностранных дел, генерала Гильемино, начальника главного штаба Даву, и Бонди, префекта Сены. Коленкуру поручили подготовить три проекта соглашения для последовательного предложения неприятелю.

Все три проекта одинаково оговаривали неприкосновенность граждан, частной и общественной собственности, памятников искусства и музеев, а также сохранение и уважение действующих властей и различались только способом оккупации Парижа. В первом проекте Париж объявлялся нейтральным, а французская армия удалялась от него на расстояние, равное тому, на котором сочтет нужным держаться от столицы и неприятельская армия. Второй проект допускал вступление неприятеля в Париж, но только после получения известий от переговорщиков, отправленных к государям. (О судьбе этих переговорщиков ничего не было известно, и оставалась надежда, что им удалось добиться уступок от императора Александра.) Наконец, в самом крайнем случае, мы уступали Париж; французская армия удалялась за Луару в сроки, поставленные наиболее выгодным для нее образом, а в Париже службу по поддержанию порядка и повиновению существующим властям продолжала нести Национальная гвардия.

Когда пришлось подписывать условия, руки Карно и Гренье дрожали: сердце их было сокрушено. Не по себе сделалось даже Фуше, во всеобщем несчастье думавшему прежде всего о собственном спасении, а уж потом о спасении страны. Он всё же поставил подпись и предписал переговорщикам ехать за последними инструкциями в штаб-квартиру Даву и покинуть главнокомандующего только после того, как тот окончательно признает невозможность борьбы.

Биньон, Гильемино и Бонди пустились в путь и прибыли в штаб-квартиру в Монруже, где царило чрезвычайное волнение. В окружении Даву все волновались, грозили и кричали об измене. Что было ново, несгибаемый маршал против обыкновения не затыкал никому рот. Страдание отражалось на его обычно бесстрастном лице. Генералы Флао и Экзельман твердили, что лучше умереть под стенами столицы, чем отправляться в лагерь союзников с капитуляцией. При виде такой картины переговорщики начали колебаться. Лучший из людей того времени, Друо, взглянув на задавшего ему вопрос Биньона, отвечал, что, как солдат, сожалеет, что не может умереть на расстилавшейся перед ним равнине, но, как гражданин, должен признать, что благоразумнее вступить в переговоры. Эти слова честного человека несколько утешили переговорщиков в том, что они взяли на себя столь мучительную миссию. Даву, уступив невольному порыву, попросил переговорщиков подождать несколько минут и помчался в последний раз окинуть взглядом позиции неприятелей. После недолгой разведки он вернулся. Сердце подсказало ему послушаться внутреннего голоса гражданина, а не солдата. «Я выслал парламентера, – сказал он Биньону, – поезжайте».

Переговорщики направились к прусским аванпостам, где их весьма неприветливо встретил генерал Цитен, но вскоре их приняли и препроводили в штаб-квартиру маршала Блюхера в замке Сен-Клу.

Блюхер, польщенный тем, что принимает в своей штаб-квартире французских полномочных представителей, встретил их любезно и дал понять, что ни ему, ни его британскому коллеге невозможно удовольствоваться меньшим, нежели вступлением в Париж и удалением французской армии. Другие пункты можно было обсудить, но по этим двум всякие обсуждения были очевидным образом невозможны. Едва успели обменяться первыми словами, как прибыл Веллингтон, поставленный пруссаками в известность об открытии переговоров, и беседа сделалась серьезной, конкретной и ограниченной основными пунктами. Отход французской армии и оккупация Парижа представляли собой фундаментальные условия и обсуждению не подлежали. Дебаты открылись относительно точной даты, когда должна была свершиться оккупация, относительно количества дней, необходимых для отхода французской армии, и пределов, за которыми она остановится. Оба союзнических военачальника легко согласились с тем, что иностранные армии, вступившие в Париж, не станут вмешиваться в политику и что нести службу в столице будет Национальная гвардия. Они уже не скрывали, что их главная цель состоит в реставрации Бурбонов, но им не хотелось признавать это письменно, и поэтому, будучи уверены в том, что после их вступления в Париж реставрация свершится сама собой, они ограничились заявлением, что поддержание установленного порядка будет вверено Национальной гвардии. Примечательно, что Веллингтон, больше всего стремившийся к восстановлению Бурбонов и больше всех для этого сделавший, меньше всего хотел это признавать – из-за британского парламента, перед которым всегда отрицали, что целью войны является смена правления во Франции.

После общих заявлений Веллингтон сказал, что в деле соглашений важнее всего текст, и спросил у трех французских переговорщиков, принесли ли они составленный проект. Биньон вручил ему третий из проектов, подготовленных Коленкуром, ибо два первых уже не могли обсуждаться. Веллингтон решил посовещаться наедине с Блюхером и после получасовой беседы вернулся с проектом, на полях которого карандашом были вписаны предлагаемые поправки. После нового обсуждения спорных пунктов договорились на следующих условиях.

Французская армия должна немедленно отойти и получает три дня для оставления Парижа и восемь дней для удаления за Луару, которая и является окончательно установленным пределом.

Завтра, 4 июля, французы сдают Сен-Дени, Сент-Уан, Клиши и Нейи; послезавтра – Монмартр; на третий день – заставы.

Армия имеет право забрать с собой всё свое имущество, оружие, артиллерию, полковые кассы и багаж. Офицеры федератов, на которых не распространялось обязательство удалиться, потому что они составляли часть Национальной гвардии, были все-таки приписаны к армии волей неприятельских генералов, которые чрезвычайно опасались их влияния на жителей столицы.

Урегулировав эти пункты, следовало определиться с поведением иностранных армий в Париже. Французские переговорщики хотели добиться включения следующего текста: «…Главнокомандующие английской и прусской армий обязуются уважать и требовать от своих войск уважения к правительству, национальным властям и зависимым от них администрациям и никоим образом не вмешиваться во внутренние дела Франции».

Было очевидно, что подобной редакции со стороны неприятельских генералов добиться невозможно. Они согласились только на следующий текст: «Командующие английской и прусской армиями обязуются уважать и требовать уважения к существующим властям». Оговорили также, что службу в Париже будет нести Национальная гвардия.

Оставалось уладить два важнейших пункта: неприкосновенность собственности и личную неприкосновенность граждан. Французские комиссары