Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей - Тамим Ансари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поглощая основанные Александром Македонским центральноазиатские царства, кушаны абсорбировали некоторые остатки эллинистической культуры. Покоряя царства Северной Индии, они перенимали элементы индуистской и буддийской культур. Расширяя свои владения на запад, они погружались в мир персидской культуры. А на востоке до них дотягивались щупальца расширяющегося Китая. Другими словами, Кушанская империя (и ее преемники) вторгалась на окраины четырех важнейших цивилизационных зон Древнего мира и таким образом служила коммуникационным пространством, через которое, подобно кровяным тельцам в кровеносной системе, текла культурная взвесь четырех миров.
Но, когда элементы разных культур сталкиваются друг с другом в новом контексте, происходит кое-что интересное. Идеи не существуют в виде отдельных частиц; они всегда образуют структурированное, взаимосвязанное целое – созвездие идей. Когда они тесно сплетены между собой как части более крупной структуры, они сопротивляются фрагментации. Но, пересекая культурные границы, такие созвездия, как правило, претерпевают изменения, чтобы вписаться в новую среду. В процессе некоторые идеи отрываются от целого и пускаются в свободное плавание. Или же, сталкиваясь в промежуточной зоне, созвездия из разных культур могут соединяться и порождать новые созвездия идей, включая в себя некоторые элементы исходных систем и отбрасывая те, что не подходят для новой реальности.
Кушанская империя была типичным образцом промежуточной зоны между мирами. Особенно наглядным примером того, как происходило здесь смешение культур, может служить буддизм. Поскольку кушаны покровительствовали буддизму, в их империю из Индии направлялся поток миссионеров. Первоначально те неодобрительно относились к скульптурным изображениям Будды: смертному не дано знать, как выглядит великий Просветленный. Но в кушанском мире буддисты вдыхали ароматы эллинской культуры, в свое время принесенной сюда Александром Македонским. Греки же традиционно создавали изображения своих богов, чтобы глубже прочувствовать их духовную сущность, и в этой среде (кто бы мог подумать!) буддисты начали создавать скульптуры Будды, в которых через черты его лица и позы стремились выразить столь желанное для них духовное умиротворение. Эти буддийские скульптуры выглядели очень… по-эллински.
Кушанская империя также пересекалась с персидским миром, родиной зороастрийского нарратива. Этот мир наполняли созвездия идей, восходящих к авестийским временам, и одним из таких созвездий был культ Митры. Изначально арии считали его богом договоров и истины, но со временем он трансформировался в сверхъестественное существо, рожденное от человеческой матери и божественного отца. Будучи одновременно человеком и богом, Митра находился на границе между временным и вечным, благодаря чему мог избавлять людей от смерти и даровать им вечную жизнь. Короче говоря, он был спасителем.
В кушанском мире, где буддисты тесно перемешивались с последователями Митры, в буддизме родилась новая идея, будто бы некоторые из достигших полной просветленности и готовых войти в нирвану, вместо того чтобы сделать шаг к вечному блаженству, возвращаются обратно, чтобы помочь другим. То есть они являются спасителями, которые, как и Митра, стоят ногами по обе стороны черты, в данном случае между иллюзорным материальным миром и вневременной реальностью. Эти фигуры стали известны как бодхисатвы, и величайший из бодхисатв (будда, который придет в будущем) назывался – нет, не Митра, но очень похоже: Майтрея.
Кроме того, кушаны покровительствовали межрегиональной торговле. Через их империю двигались потоки торговцев, которые выбирали те же маршруты, что и буддийские миссионеры. Эти два потока пересекались, люди встречались и разговаривали. В результате путешествующие по Центральной Азии торговцы начали переходить в буддизм, а буддизм приобрел еще более выраженный коммерческий дух.
Тенденция к коммерциализации совпала в буддизме с другими интересными новшествами. В тот период возникла новая версия веры, построенная вокруг идеи бодхисатвы, – буддизм Махаяны, или «буддизм Великой колесницы». Последователи этой школы утверждали, что достижение нирваны не обязательно должно быть одиночным путешествием, которое под силу лишь избранным человеческим душам. Можно направиться туда и группой, во главе с просветленным бодхисатвой, который управляет большой колесницей, полной пассажиров – обычных людей.
Буддизм Махаяны открыл дверь революционной идее о том, что человек вовсе не должен жить абсолютно праведной жизнью и усердно заниматься медитацией и прочими духовными практиками, чтобы достичь нирваны. Горстка избранных монахов способна проделать бóльшую часть трудной работы за них. Другими словами, ревностные подвижники могут посвятить всю свою жизнь пути к нирване, тогда как обычные люди, ведущие обычный образ жизни, будут маленькими шагами приближаться к этой цели, просто помогая монахам и поддерживая их материально.
Доктрина Махаяны привела к расцвету монастырей – отныне они служили не только прибежищами для монахов, но и институтами для сбора пожертвований от людей, которые исповедовали буддизм, но не могли себе позволить (или не могли себя заставить) посвящать много времени буддийским практикам. Вскоре монастыри сосредоточили в своих руках огромные земельные владения и запасы золота. Поскольку это богатство нельзя было направить на потребление (к сожалению, религия запрещала роскошь), монастыри стали инвестировать свой капитал в крупные предприятия, профинансировать которые было не по карману ни одному отдельно взятому человеку.
В то время и в том месте под «крупными предприятиями» обычно понимали дальние торговые экспедиции с участием больших караванов, организацию сети промежуточных дорожных станций, а также создание финансовых механизмов для облегчения деловых операций. Все эти вещи идеально сочетались, поскольку торговцы все больше становились буддистами, а буддисты – торговцами. Что же касается обычных людей, то, жертвуя деньги монастырям, они инвестировали не только в свое спасение, но и косвенным образом в развитие торговли.
Потоки товаров направлялись через кушанский мир на восток и на запад, но буддизм тек только на восток. Почему? Дело в том, что, продвигаясь на запад, буддисты-путешественники попадали на все менее благоприятную для их веры культурную почву. Ключевые нарративы Ирана и Месопотамии рисовали вселенную как апокалиптическую драму, имеющую начало и конец, с богами в качестве главных героев и людьми на второстепенных ролях. Буддисты же рассматривали вселенную как обездушенное пространство, лишенное всяких самостоятельных сущностей, в котором ничего не происходит, кроме бесконечно разворачивающейся череды циклов, и считали, что каждая человеческая душа стремится к вечной, бесформенной, обезличенной нирване. Два созвездия идей оказались несовместимы, и не существовало общей структуры, вмещающей в себя идеи Будды и Заратустры или же Будды и еврейских пророков; создать такую структуру искусственно тоже не представлялось возможным. Буддизму не за что было зацепиться в этих культурах, чтобы прижиться здесь или как-то срастись с местными религиями.
А вот на востоке буддийские идеи попали на более плодородную почву. Нельзя сказать, чтобы доминирующая китайская парадигма так легко абсорбировала новое религиозное учение. Будда и Конфуций были подобны маслу и воде. Они предлагали совместимые по существу, но совершенно разные концептуальные гештальты. Будда показывал путь для отдельной человеческой души; Конфуций – социальный контекст для индивида. Будда говорил о космосе; Конфуций – о семье и империи. Будда призывал абстрагироваться от материального мира; Конфуций – вести себя в нем достойно. Будда был нацелен на слияние с вечным; Конфуций – на то, чтобы правильно вести себя здесь и сейчас.
Но в Китае уже несколько столетий распространялась и другая система идей. Разработанное мудрецом Лао-цзы философское учение уходило корнями в то же поле культурных идей и традиций, что и конфуцианство, но обращалось к несколько иным вопросам. Лао-цзы сосредоточился на том, как человеку справиться с неопределенностью и невзгодами этого мира. Не нужно, говорил он, позволять себе попасть в ловушку иллюзии, будто вы что-то контролируете; единственное, что вы можете сделать, – это отказаться от контроля, познать Великий Путь (дао) и подчиниться его течению. Человек, вдохновленный идеями Лао-цзы, был склонен искать уединения на лоне природы, практиковать добродетель созерцания и стремиться к внутреннему спокойствию
