Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей - Тамим Ансари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Павел родился евреем и почитал Тору, потому что в те времена у последователей Христа не было никакого другого священного писания. Евангелия – письменные отчеты о том, что говорил и делал Иисус, – появились позже и вместе с некоторыми другими текстами были объединены христианами в Новый Завет, а Тору, соответственно, переименовали в Ветхий Завет. Но для евреев Тора так и осталась главной священной книгой.
Верные традиции, иудеи продолжали ждать мессию. Христиане же верили, что он уже пришел. Однако те и другие вкладывали в понятие «мессия» совершенно разный смысл. Иудеи считали наихудшей формой святотатства называть Богом кого-то, кто ходил по земле в человеческом теле. Для христиан же, напротив, это было центральным положением веры. Кроме того, согласно воззрению христиан, Бог обещал своему народу Божье царство, но оно находилось не на земле. Это было Царство Небесное, где христианам предстоит вечно жить после смерти, – что-то вроде загробного мира, каким его представляли себе древние египтяне. Чтобы стать участником иудейского завета, вы должны были родиться от двух евреев, жить по законам Торы и, если вы мужчина, сделать обрезание (ой!). Чтобы стать христианином, вам следовало пройти простой обряд крещения и уверовать в Иисуса. Короче говоря, присоединиться мог любой желающий.
В римском мире принятие идеи бога, который одновременно был человеком, не требовало большого концептуального скачка. Светско-языческий мир изобиловал подобными фигурами. Например, Геракл и Ахилл обладали сверхъестественными способностями, потому что были рождены человеческими матерями, забеременевшими от богов. В то самое время, когда Иисус взошел на Голгофу, римская элита провозгласила императора Августа богом. Таким образом, христианство не было фундаментальной и непримиримой противоположностью греко-римской культуры; оно лишь конкурировало с некоторыми проявлениями этой культуры. Римляне, которые отвергали христианство, соглашались, что человек может быть богом, но отказывались признавать существование только одного Бога. В то же время отвергавшие христианство евреи соглашались с тем, что есть только один Бог, но отказывались признавать, что им может быть человек (хоть Иисус, хоть кто угодно другой).
Христианство возникло в том месте, где столкнулись эти два явно противоречащих друг другу нарратива – греко-римский и иудейский. Оно родилось как синтез двух созвездий идей, который частично включил в себя элементы обоих, но не принял те, что не подходили. В 74 г. н. э. произошло важное для нового движения поворотное событие, когда около 900 еврейских повстанцев, осажденных римскими легионами в крепости Масада, предпочли покончить жизнь самоубийством, чем подчиниться власти Рима.
К тому времени основную массу христиан уже составляли обращенные язычники, а не евреи. Евреи восставали против Рима, потому что их религия требовала создания национального государства для своих племен. Но у новообращенных христиан ни было никакого интереса в этой борьбе. Им и без того хватало проблем с римскими властями, которым не нравилась новая вера. Почему христиане должны были терпеть репрессии из-за евреев, к которым не имели никакого отношения? В этом контексте совет Иисуса христианам «воздать кесарю кесарево» обретал новый смысл, подчеркивая растущее расхождение между христианами и евреями. Для греко-римских языческих гуманистов идея двух отдельных царств, светского и сверхъестественного, была хорошо знакома. Но в левантийском иудаизме само понятие «кесарево» звучало как нонсенс. Кесарю ничего не принадлежало. Все было Божьим.
Таким образом, иудаизм оставался неким пузырем в галактике социальных созвездий римского мира. Христианство же, наоборот, распространялось подобно эпидемии, что можно, вероятно, объяснить двумя основными причинами. Во-первых, оно достаточно хорошо вписывалось в греко-римское представление о светском и божественном как об отдельных, но сосуществующих сферах. Во-вторых, оно обращалось к огромной аудитории, поскольку резонировало с реальной жизнью большинства жителей империи. Когда мы слышим о величии Рима, мы представляем себе римские термы и многочасовые пиры с изобилием блюд, о которых до сих пор ходят легенды, но все это богатство не возникало само собой. Все древние общества считали рабство нормальным явлением, но римляне зависели от него в наибольшей степени. В их империи рабы были не только слугами и сексуальными игрушками, но и основной рабочей силой. Рабы добывали соль, трудились в каменоломнях, гребли на галерах и обрабатывали землю в огромных латифундиях. Свободный римлянин, который владел менее чем четырьмя рабами, считался живущим за чертой бедности. Состоятельным людям принадлежало по 50 000 рабов и больше. Рабство было неизбежным побочным продуктом римского милитаризма: на протяжении нескольких веков легионы завоевывали все новые и новые земли, обеспечивая метрополию устойчивым притоком невольников. На момент распятия Иисуса более 25 процентов населения Римской империи составляли рабы.
Кроме того, если вы были свободным, но бедным римлянином, как бы вы заработали себе на жизнь и на какую оплату могли бы рассчитывать, если большинство потенциальных работодателей получали все необходимое легко и бесплатно благодаря рабскому труду? В результате в Римской империи наряду с рабами существовало огромное количество нищих крестьян и безработных обитателей городских трущоб, которых государство утихомиривало зрелищами и раздачей бесплатного хлеба, что позволяло не умереть с голоду, но не более того.
Пока республика переживала золотой век, языческий нарратив звучал для римской элиты вполне убедительно, потому что прекрасно объяснял все то, что происходило вокруг каждый день. Знатные римляне поклонялись своим богам, совершали предписанные ритуалы – и победы следовали одна за другой, города процветали, богатство росло. Было легко поверить, что бедным предопределено оставаться бедными, а рабы получают лишь то, что заслужили проигравшие.
Но для римской бедноты и рабов языческий нарратив к началу нашей эры потерял всякую привлекательность: он описывал несправедливый, лишенный смысла мир. И вот пришло христианство, которое заявило, что этот мир всего лишь место испытания в преддверии того, что произойдет после смерти. Самые бедные, смиренные и угнетенные пройдут испытание и попадут в Царство Небесное, где их ждет вечное блаженство. А вот большинство представителей римской элиты провалили бы это испытание: для них попасть в рай было сложнее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. В рамках такой мировоззренческой системы все в мире обретало смысл. Вот что значит хороший нарратив!
Языческое государство пыталось искоренить христианство, предавая его приверженцев леденящим кровь публичным казням – например, бросая на съедение диким животным. Наверное, такое происходило не часто, но частота не важна. Зрелище того, как львы рвут живого человека, производило на людей сильное впечатление и порождало будоражащие истории, которые распространялись в обществе подобно пожару. Это была разновидность государственного терроризма, а цель терроризма, как известно, состоит не столько в физическом уничтожении противника, сколько в том, чтобы воздействовать на его эмоции с помощью рассказываемых историй. Терроризм тоже задействует силу нарратива.
На гладиаторских аренах сталкивались не просто беззащитные люди и свирепые звери – там сталкивались два нарратива. Применяя насилие, римское государство говорило: «Мы можем убить вас самыми ужасными способами». Христианские же мученики, демонстрируя ледяное спокойствие перед лицом смерти, утверждали: «Смерть – всего лишь врата в вечную жизнь для христиан». Государство могло давать основания для ужасающих рассказов, но не способно было контролировать то, как люди их интерпретируют. Когда христианский мученик восславлял Иисуса, в то время как львы раздирали его на части, это только придавало христианскому нарративу еще больше правдоподобия и убедительности. Звучащий на фоне кровавых расправ, христианский нарратив лишь сильнее воздействовал на человеческое сознание. Другими словами, те самые меры, которые римское государство предпринимало для борьбы с христианством, наоборот, подпитывали его рост. Один нарратив побеждает другой не физической силой, а своей способностью создавать смысл.
По мере того как римское общество все больше заплывало жиром, пользуясь плодами рабства и неравенства, оно теряло свою связность, а его бюрократический аппарат – эффективность. Между тем христианская сеть продолжала развиваться. Христиане взяли заботу о себе в свои руки.
