Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шоферы дипломатических представительств с грохотом забивали «козла». Какое-то чудище в багровом фраке, в жабо, в аксельбантах жадно глодало в углу баранью кость. Иногда забегали лакеи выпить чашечку кофе. Забежал и мажордом.
— Этого я всегда путаю с одним послом, — сказал Всеволод Эмильевич. — И всегда с ним здороваюсь за руку. Он уже знает и говорит: «Я не он. Он там в баре пьет коньяк».
Мейерхольд подтянул к себе поднос, снял с него чашечку кофе, пригубил и, внимательно оглядевшись, сказал:
— Здесь, знаешь ли, куда занятнее, чем наверху.
В следующий раз надену твои розовые сапоги боярского покроя, и пусть меня наверх не пустят. Кофе такое же, а люди интереснее. Ох, этот народец порассказать может, а?
Долго, жадно вглядывался во все и во всех, словно вбирая и запоминая живописные группы людей, и неожиданно со сладким кряхтением произнес:
— Как интересно! Ах, как интересно! Ай-ай-ай»!
Дело, конечно не в Мейерхольде, собственно. Вот эта фраза про «чудище в багровом фраке, в жабо, в аксельбантах жадно глодало в углу баранью кость» главнее всего остального. Если Герман придумал всё это с начала до конца, то это ещё лучше. Дипломатическое чудище, кость, шофёры.
Даже можно опустить появление знаменитого режиссёра — эта кода излишня. Надо рассказать про баранью кость и просто прибавить: «Это меня сразу насторожило».
Извините, если кого обидел.
26 сентября 2004
История с вином
В тех же воспоминаниях есть и ещё один эпизод. Герман пишет: «Однажды я достал бутылку дефицитного, как тогда говорилось, мозельвейна.
Мейерхольд, пофыркивая, медведем вылез из ванной комнаты, распаренный сел в кресло, велел мне самому отыскать в горке соответствующие вину фужеры. Открыв бутылку, я «красиво» налил немножко себе, потом ему, потом себе до краев. Мейерхольд, как мне показалось, с восторгом смотрел на мое священнодействие. Погодя, шепотом очень заинтересованно осведомился:
— Кто тебя этому научил?
Официант в «Национале», — с чувством собственного достоинства ответил я. — Там такой есть старичок — Егор Фомич.
— Никогда ничему у официантов не учись, — сказал мне тем же таинственным шепотом Мейерхольд. — Не заметишь, как вдруг лакейству и обучишься. А это не надо. Это никому не надо».
При этом, мало-мальски начитанному человеку, даже незнакомому лично с Егором Фомичом, известно, откуда пошёл этот ритуал. В первый бокал могут попасть вместе с вином, и крошки от пробки. От них-то и избавляют собутыльника, то есть — собеседника.
Так, Мейерхольд (сам известный позёр) совершенно ложно интерпретирует etwas, а потом завершает всё это максимой — совершенно верной.
Это чрезвычайно интересная драматургия. Хотя она немного настораживает.
Извините, если кого обидел.
26 сентября 2004
История про музей Николая Островского
Музей Николая Островского — один из самых странных музеев в Москве. Он причудливо выделен из части знаменитого дома на Тверской за номером четырнадцать, построенного ещё архитектором Казаковым. Там на стене висит электрический счётчик с пояснением над шкалой: «Килоуаттъ часъ». Высокие огромные окна прикрыты занавесками, виден тёмный бумажный блин репродуктора. Чёрная кожа и малиновые петлицы на ненадёванной, кажется, гимнастёрки бригадного комиссара — звание, что получил хозяин незадолго до смерти — цвета вечного тридцать шестого года.
Да только в других залах, в которые превратилось соседское жильё, лежат под стеклом такие вещи, что блёкнут пелевинские фантазии. Шлемофон ослепшего десантника, что до сих пор прыгает с парашютом, лыжа одноногой лыжницы, геологический молоток учёного с парализованной спиной. Ну и, конечно, пистолет Марголина, слепого оружейника, что вносит уже совершенно конан-дойлевскую интонацию в этот литературный музей.
Но самое примечательное в музее писателя, которому 29 сентября исполняется сто лет, вовсе не это. Дело в том, что среди прочих особенностей великого романа «Как закалялась сталь» — культ аскезы. В царстве голода и холода постоянно происходит битва с едой. Самая знаменитая сцена бессмертного произведения (дальше которой многие школьники роман и не читали) это подсыпанная в священное пастырское тесто махорка, гнев священника и, как следствие, конец образования. Итак, вся еда у Островского неживая, эта еда — будто мёртвая вода из русских сказок. Это не еда, а топливо — на дороге к живой воде коммунистического завтра.
С того момента, как махра сыплется в православную кастрюлю, герой существует вне сытости и вне жадности. Едой в поездах заняты одни мешочники, они омерзительны как три толстяка в блокадный год. Кухня — место дезертира. Это ясно Павлу Корчагину — даже разутый и озябший, он боится задержаться на минуту рядом с ней. Ему не до еды: друзья ждут его к обеду — «Но Панкратовы не дождались Корчагина к обеду, не вернулся он и к ночи». Вокруг Корчагина звон времени и вилок, толстяки поднимают голову, уже придумана дешёвая столовая за пятачок, и кто-то весело поёт в клозете. Но у него другая жизнь — «Санитарка принесла ужин. Павел от него отказался… В остальное время мать с трудом отбирала у него наушники, чтобы покормить его».
Герой того времени всё время воюет с едой — будто происходит перманентная экспроприация. Вечно сыпется махра, вечно ищут продукты у трактирщика, вечно грузовик с мешками отъезжает от дома трактирщика. Не для себя, а для кого-то другого.
Так вот, странность этого музея в том, что последняя квартира писателя привела его в дом, что более чем архитектором, более, чем жившей там княгиней Волконской, боле, чем забежавшим Пушкиным, знаменит продовольственным магазином. Николай Островский соседствует с символом победивших трёх толстяков — с царством колбас, трестами форели, картелями копчёной грудинки и кредитными товариществами винных бутылок.
Извините, если кого обидел.
27 сентября 2004
История про мелодии
Обнаружил на БиЛайне мелодии звонков:
Гимн UEFA. (Комп. Л. Бетховен) $0.65 06310301196
КРУГ МИХАИЛ. Кольщик $0.65 06310316998
Наш Зенит. (Комп. Л. Стуликов) $0.65 06310301448
КРУГ МИХАИЛ. Водочку пьем $0.65 06310301529
А что за гимн-то Бетховен написал? Кто знает?
Извините, если кого обидел.
27 сентября 2004
История про закалку стали
Посвящается старшему мастеру завода "Знамя Труда" труда Косареву, который учил меня за станком песне "Токарь делает детали, может сделать пенис из стали, мама, я токаря люблю", а так же конструкционным и прочим сталям.
«Как закалялась сталь» — не уникальный в русской литературе роман. Таких романов всего два — предтечей Островского было «Житие протопопа Аввакума».
Оба эти текста — написаны по
