Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это, кстати, очень интересный пример того, что сплетня обязательно становится элементом биографии писателя XX века. Она как бы встроена в тексты писателей, а писатель-семьянин, писатель-однолюб становится сказочным существом и больше похож на единорога. Литературный ценитель превращается в постельничьего со свечкой, отмеряя сюжеты женскими именами.
Дэвид Лодж писал о странной смеси фарса и трагедии в этом браке: «Лишившаяся семейного гнезда Вивьен была вне себя от горя и с той поры занялась коллекционированием старинных кукольных домиков. Их брак все более походил на психологические драмы Стриндберга и Ибсена разом».
Извините, если кого обидел.
05 октября 2004
История про Грина — ещё одна
Собственно, слово «эксцентрик» в технике означает нечто совсем иное, чем в цирке. Эксцентрик — это круглый диск, ось вращения которого не совпадает с его геометрической осью.
Всякий может увидеть несколько эксцентриков, подойдя к паровозу. Там, в масляном и чёрном подбрюшье паровоза находятся кривошипно-шатунные механизмы — поступательное движение шатуна превращается в бег колёс.
Грина много переводили и печатали. Советская власть вполне удовлетворяясь только видимыми движениями эксцентрика. Можно было говорить о том, что писатель склоняется к «социализму», не замечая при этом, что он любит «советское» ещё меньше чем «бюрократическое». Кстати, признание русской интеллигенцией было у Гринов вполне семейным. Сын его Френсис не так давно ещё основал и курировал «Малый Букер» в России.
Колеса крутилось, история двигалась.
Понемногу сам Грэм Грин становится настоящим достоянием истории — как писатель-эксцентрик, как эссеист-путешественник, как немного вышедший из моды, но раритетный паровоз.
Извините, если кого обидел.
05 октября 2004
История про жратву
Нет, всё-таки вдумчивое спокойное приготовление пищи и задумчивое её поглощение вкупе с распитием горячительных напитков изрядно скрашивают разочарование и печаль жизни. Да.
Извините, если кого обидел.
05 октября 2004
История про устриц (I)
Как-то я ввязался в длинный и унылый разговор. Разговор тянулся дешёвым химическим леденцом — страны мешались с континентами, а дохлые правители с живыми. Не было в том разговоре счастья — я щёлкал клювом, как устрица, приговорённая к съедению — раковиной.
Я говорил о том, что мне всё чаще казалось, что международные отношения в прежнем понимании этого слова рухнули ещё в 1999 году, когда над Югославией зависли крылатые птицы, загорелись дома, и рухнули мосты через Дунай. Вместе с понятием международного суверенитета, и всё то, что происходит сейчас — просто оформление этого. А что это может не нравиться — так это дело житейское.
Понимающие толк в жизни, и преуспевшие в жизни люди говорили мне, что суверенитет не показал себя с положительной стороны, и нарушали его все, кому не лень.
И я соглашался с ними.
Многочисленные и мелкие суверенитеты, как суверенитеты устриц тысячу раз нарушали разные едоки. Дело обстояло как с браком и сожительством — грань между ними тонкая, но она есть, она почти не ощущается, но присутствует в мире. И в браке люди могут жить по разному, и, сожительствуя без договоров и бумажек, люди могут прожить такую же судьбу. Но долгое время в сожительстве государств было некоторое табу, а теперь одним, а, по сути, несколькими табу меньше.
Успешливые люди из успешливых стран говорили мне, что если кого-то бьют в подъезде, то у меня должны быть очень веские причины, чтобы не вмешаться. Физическая слабость может быть таковой, а остальное — уже нет. И недовольство тех, кто сам не вмешался, а теперь пытается скрыть свой позор, объясняя, что как раз не вмешаться — было мудро и благородно — тоже не причина, говорили мне успешливые люди. Но я думал о том, как один мальчик ставит синяк под глазом другому, а вмешательство будет означать как минимум перелом хребта виноватому. Тогда, думал я, можно и воздержаться. С другой стороны, в международных отношениях — невинных мальчиков мало.
Успешливые люди объясняли мне, что мир делится на две части — страны демократические, которые не хотят воевать, пока возможно, и диктатуры, которые сдерживает только страх. Но колебания демократов уничтожают страх. Но я отвечал успешливым людям, что в международных отношениях хребты ломают с завидным постоянством — причём как правым, так и виноватым.
А когда в чужом подъезде кого-то бьют, и вы не можете понять, за что, кого и кто — и очень тяжело понять, что дальше произойдёт там, в этой кромешной темноте. Раньше была возможность крикнуть "Я в домике!", которую пользовали мерзкие мальчики и не до конца мерзкие. А теперь известно, что когда во имя исторической целесообразности кого-то будут убивать, то кричать "Я в домике!" перед смертью бессмысленно. Частная собственность — понятие из того же ряда. Понятно, что её то и дело вымогают и воруют — но отмени этот институт — и развалится тот мир, что мы знаем.
Успешливые люди, напротив, настаивали на том, что лишь насильники и убийцы не покрываются демократическим домиком. Раньше мы считали, говорили мне они, что "мой дом — моя крепость" — да, и сейчас считаем, кроме как, если хозяин дома пристрелил жену и пару детей. Мы не говорим — табу отменили. Мы говорим — табу этот случай не покрывает. То же — и с частной собственностью. Я вполне могу отнять чью-то частную собственность, если, скажем, это единственный способ — спасти чью-то жизнь.
Но я не расходился с успешливыми людьми в понятии военной и политической целесообразности — только в довершал их мысль своим наблюдением. Я считал, что стиль нашего времени в том, что оставшаяся сверхдержава может, в силу каким-то образом понимаемой ею целесообразности, навалиться на кого-то и отпиздить его так, что мало не покажется.
И тут на меня снизошло озарение — я-то находился среди устриц, а мои собеседники прогуливались по берегу. У них было право (оттого, что они были гражданами успешливых стран), нормальное право сильного, не сдержанного ничем. Они действительно могли вломиться в дом и пристрелить хозяина, до того, как он пристрелит свою жену и детей. Это вторжение можно мотивировать тем, что они как-то слышали, что у хозяина могло бы быть ружьё, и если оно не найдено, в этом тоже не
