Читаем без скачивания Мастер сахарного дела - Майте Уседа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По ошеломленному выражению его лица Паулина даже в тени поняла ответ.
– Что тебе еще об этом известно?
– Я точно не помню. Когда они уехали из деревни, я была совсем маленькой. Но молва об этом жива до сих пор. Кто-то считает, что все это старые кривотолки, но раз и дон Педро в таком состоянии… Подозрительно, тебе не кажется? И эта девушка… Казалось, она совсем обезумела. Я мало что знаю об этом, да только там, где Фрисия, всегда есть сумасшедший.
– Возможно, Орихенес снабжает ее каким-нибудь питьем. Вряд ли она хочет смерти дона Педро – скорее, не дает ему управлять асьендой. Вся власть у нее. Он ни за что бы не допустил подобного произвола.
Паулина хотела было что-то сказать, как вдруг Виктор вновь зажал ей рукой рот. Другой – повалил ее на землю. Сквозь тонкую ткань ночнушки она ощутила спиной холод, а грудью – тепло, исходившее от Виктора. Зажмурившись, она взмолилась: хоть бы их в таком виде никто не застал.
Несколько напряженных мгновений спустя Виктор выглянул из кустов. Неподалеку раздавались чьи-то шаги. Их услышала даже Паулина. Когда все стихло, Виктор ее отпустил.
– Кто…
– Орихенес. Несет на руках девушку.
– Боже мой, и что он с ней сделает?
– Оставит ее на тростниковых плантациях. А когда ее найдут, то подумают…
– На ведьм.
– Именно. Но Манса где-то недалеко. Он отыщет ее и отнесет в лечебницу.
Глава 27
В центре жертвенного стола находилось ложе с предметами, указывавшими на только что проведенный колдовской обряд: кошачьи черепа, святая земля, свечи, зубы, палки, перья и кости. В глиняном горшке валялись комья земли вперемешку с человеческими волосами, хлопковым ворсом, кусками ткани, осколками цветного стекла и яичной скорлупой, из которой вылили все содержимое и наполнили взамен чем-то вязким. На ложе отдыхала Фрисия. В плечах у нее стояли огромные бесформенные деревянные куклы. По ее коже ровными, четкими струйками стекала кровь девушки, смешиваясь с ее собственной. При помощи этого обряда соединения духи ориша должны были защитить ее от всякой порчи и зла.
Глаза ее были открыты. Тело распростерлось в форме креста. Покинувшая плоть душа бродила по невидимому миру мертвых.
Орихенес поколотил ее палками и сделал ей надрезы на языке, стопах, плечах и спине. Дал ей горькое вязкое зелье, которое обожгло ей внутренности и овладело ее сознанием. Но, несомненно, все было не зря: она видела то, что некогда оставалось от нее сокрытым.
Подобное с ней уже случалось.
С ней пребывал дух усопшего. Невесомый и опасливый, витал он где-то неподалеку, то приближаясь, то снова отдаляясь в ужасающем танце. Сердце бешено стучало, разрывая ей грудь. Она выполнила все, что требовал Орихенес, и теперь духи были на ее стороне.
Фрисия ощутила силу Маюмбы, с которой она, слившись с ориша, проникала в самое ее существо. В тени тоннеля, под действием обряда защиты, она боролась с той частью разума, которая презирала африканские ритуалы и все с ними связанное. Где-то в глубине души она считала Орихенеса созданием диким и первобытным, воздействовавшим на сознание невежд своими колдовскими зельями. Презирала она и себя саму: как можно поддаться их влиянию? Но в то же время устоять перед соблазном их примитивных, извращенных обрядов она не могла.
Лет десять назад государство, стремясь снабдить заводы рабочей силой, предоставило им горстку заключенных для самых тяжелых работ. Им было велено вырубить кабальерии леса, который впоследствии во время каждого сбора урожая шел на топливо. Среди них особенно выделялся Орихенес. И не только своим ростом: вскоре он стал верховным колдуном многочисленной конгрегации конго в асьенде. За занятия черной магией его и судили.
От Орихенеса веяло тьмой и властью. И белые, и черные, и мулаты – его опасались все. Потому Фрисия приказала снять с него кандалы и перевести в особняк. Она подарила ему круглые серьги с широкими перстнями. И пообещала, что если он будет ей преданным и послушным, то она сделает его самым богатым негром на острове.
И он поверил.
Всякий раз, когда сознание ее было встревожено, Фрисию охватывал давнишний страх, похожий на тот, детский, когда она оказывалась во власти недобрых людей. Несмотря на прошедшие годы, она все еще думала о сестре Аде – дьявольском отродье в ангельском обличии, создании порочном и себялюбивом. Каждое утро, когда тьма окутывала ее разум и все вокруг теряло ясность и красоту, в ее памяти звучал этот опустошающий смех. В голове возникала ее искривленная, зловещая улыбка; руки поглаживали раздутый живот. «Вот родится ребенок – и больше ты будешь мне не нужна. Ты плохая, Фрисия. Так говорили монахини. В тебе живет неисцелимое зло, и к ребенку я тебя не подпущу. Но я твоя сестра – и я тебя не оставлю. Мы пристроим тебя в добрую семью, где ты будешь служить».
Если в душе Фрисии когда-либо и загорался огонек сострадания с тусклым отблеском добра, то это воспоминание уничтожало все.
Перепачканная кровью, доведенная до предела Фрисия лежала на жертвенном столе, а разум ее тем временем блуждал где-то в прошлом, под невероятной красоты кустарником с цветами в форме колокольчиков, росшим возле виллы Вийяр в Коломбресе. Духом пролетая по воздуху, она увидела залитую горькими слезами себя, желавшую достать из чулана старый мушкетон и одним выстрелом навсегда стереть с лица Ады улыбку. В тот день, обессилев от плача, она лежала на мокрой траве; нос ей закрывал дивный цветок. Его тонкий аромат унял всю бушевавшую в ней ярость и злобу, а вместе с ними – и порыв к хладнокровному сестроубийству. Тогда-то она и обнаружила невероятную силу этих цветов: весь оставшийся день она страдала от видений и бреда. Еще она ощущала невиданную отвагу.
Позже она узнала, что эти цветки называются трубами ангелов и что привезли этот кустарник сюда с Кубы. Никто, казалось, о его силе не догадывался. Если одного только запаха было достаточно, чтобы встревожить сознание, то что случится, думала Фрисия, если принять эти цветки внутрь? Последствия будут серьезнее. Страшнее. Именно тогда Фрисия и задумала отомстить за предательство.
Холодным зимним вечером она взяла всего два цветка и, измельчив их, подсыпала в тарелку. Куропатка с кусочками яблока на ветчине. В желтоватом свете канделябров вечно голодная с наступления беременности Ада проглотила свой ужин. Ветер за окном стих, и ночная мгла теперь затянулась дымкой; все вокруг, казалось, заволокла
