Читаем без скачивания Русские средневековые сады: опыт классификации - Валентин Черный

В статье В. Матюхина[41] объектом изучения становятся насаждения Борисоглебского монастыря. Основываясь на ретроспективном анализе довольно поздних документов и натурных данных, полученных в 1991 г. экспедицией Центрального лесоустроительного предприятия, исследователь приходит к выводу, что кедры появились в монастыре во второй половине XVII в. и, возможно, «были высажены в виде восьмилучевой звезды». Всего же, отмечает автор, в конце XVII в. на территории Борисоглебского монастыря было два или три обособленных сада, имевших разное назначение: «.кедровый на северо-западе, личный настоятельский на юго-западе и плодовый, не слишком упорядоченный, на востоке».

Наиболее полно тема монастырских садов была охвачена в кандидатской диссертации по ландшафтной архитектуре[42] и отдельных статьях А. А. Медведевой.[43] Цель исследователя – на примере русских монастырских садов середины XIX – начала XX в., т. е. того периода, который донес до нашего времени наибольшее количество соответствующих объектов, реконструировать целостную картину их устройства. Несмотря на то что автор рассматривает не древнерусский, а более поздний период ландшафтной организации монастырей, в круг ее внимания попадает и начальный период (X–XVII вв.) монастырского садоводства. Для нас в научной разработке А. А. Медведевой особый интерес представляют принципы классификации и оценки своеобразия монастырских садов.

Предлагаемая ученым классификация предусматривает различные подходы к определению типологии насаждений – по местоположению (как элементу планировочной системы), назначению, планировке и размеру. По версии специалиста, по местоположению сады можно подразделить на три группы: внутримонастырские; находящиеся за пределами монастырей в непосредственной близости от них; входящие в состав ландшафтной организации монастырских земель «с основным центром – монастырем и подчиненными центрами – скитами, пустынями и хозяйственными постройками». Говоря о классификации садов по назначению, автор сужает ее до социальной функции, т. е. имеет в виду, кому сад предназначен, – для всех или только для обитателей монастыря, для братии или настоятеля. По утилитарным качествам монастырские сады подразделяются А. А. Медведевой на плодовые, аптекарские, цветочные, хозяйственные (огороды). Что касается планировки садов, то здесь они разбиты на следующие группы: регулярные, свободной планировки и линейные. Так, внутримонастырские сады могут быть «регулярными и линейными по характеру планировки, плодовыми и цветочными. их обычно небольшой размер позволяет отнести их к группе «малых» садов.». Сады, непосредственно примыкавшие к монастырям, плодовые, аптекарские и хозяйственные, определяются как «средние» по размерам и предназначенные для паломников, имели регулярную, свободную и линейную планировку. К так называемым «большим» садам относятся те посадки свободной планировки, которые вписываются в ландшафтную огранизацию земель, составляющих окрестности монастыря. Столь дифференцированный подход к классификации монастырских садов, с одной стороны, позволяет увидеть данное явление во всей его сложности и многообразии, с другой – подобная многоуровневая типология не всегда оправдана, поскольку все-таки из целого ряда критериев отбора главным является назначение сада. При этом важно принять во внимание не столько для кого, сколько для чего он предназначен. Остальные же характеристики несомненно являются сопутствующими основной функции сада.

Явно из функции монастырских садов разных типов исходит автор, оценивая их особенности. Так, учитывая небольшую площадь монастырского двора, А. А. Медведева высказывает предположение, что внутри «высаживались только цветы и декоративные кустарники», а в хозяйственной зоне двора располагались плодовые сады, имевшие «функциональную регулярную планировку». По мнению исследователя, «сад – неотъемлемая принадлежность монастыря, выступающая в единстве со зданиями и открытыми пространствами. Отдельные части сада создают кулисы или фон для восприятия архитектурных сооружений, создают особый уединенный мир». Вместе с тем, как считает автор, «в садах монастырей нет пышности и роскоши царских резиденций».

Еще реже, чем к древнерусским монастырским садам, взоры ученых обращаются к насаждениям при других средневековых архитектурных комплексах. К таким редким публикациям относится статья А. Г. Мельника о садах Ростовского архиерейского дома конца XVII–XVIII вв.[44] Источниковой основой этой работы стали Опись Ростовского архиерейского дома 1691 г. и приходно-расходные книги 90-х годов XVII столетия. Ссылаясь на упомянутые документы, автор характеризует три архиерейских, или, по его словам, «домовых», сада ростовского митрополита. Центральный сад, находившийся на парадном дворе владыки, впервые фиксируется автором в Описи 1691 г., составленной сразу после смерти создателя данного ансамбля митрополита Ионы Сысоевича. Иначе говоря, разбивка этого сада предполагалась еще в процессе возведения архитектурного комплекса. Истоки другого сада, примыкавшего ко двору с юга, со стороны Григорьевского монастыря, восходят, согласно изысканиям А. Г. Мельника, к более древнему периоду. По крайней мере, его упоминание отмечено в 1555 г. По поводу третьего сада – на соборной площади, который известен с середины XVIII в., – он, как считает автор статьи, «был разбит несколько ранее». Не отвергая определенной связи всех трех садов с архиерейским двором, заметим, что только один из них, центральный, можно с полным основанием признать «домовым». По поводу неоднократно упоминавшегося в литературе «висячего» сада, по преданию находившегося на переходе между Белой палатой и митрополичьими хоромами, исследователь высказывается категорично: он «никогда не существовал». В качестве аргументов такой точки зрения указывается на отсутствие упоминаний о нем в источниках и недостаточные размеры площадки, где он мог быть устроен. Однако, на наш взгляд, полностью исключить возможность обустройства подобного сада все-таки нельзя. Источники редко доносят информацию о садах, а места для разбивки «сада цветов» (а цветы явно преобладали в верховых садах) много не надо.

Можно согласиться с исследователем в том, что «утилитарная хозяйственная функция сада центрального двора была второстепенной». Этому не противоречат свидетельства о ежегодных продажах яблок из садов, принадлежавших ростовскому митрополиту. Очевидно, что сад при хоромах архиерея имел глубоко продуманную планировку и оформление. Автор статьи обнаружил данные о покупке для обустройства ограды сада трехсот балясин, о приобретении для садового пруда лебедей и установил месторасположение основных аллей, связывавших главный вход на центральный двор и корпуса.

Как явления особого рода рассматривались в отечественной литературе проблемы «народного» сада. Здесь прежде всего оценивалась семантика плодовых деревьев в славянской бытовой культуре. Как правило, это этнографические исследования, основанные на материале славянского фольклора, учитывающие и типологические характеристики растений. Исходное обращение к плодовому дереву как «священному» обычно осуществляется в двух аспектах – в качестве Древа жизни и Мирового древа – своеобразной модели Вселенной.

Основные вопросы изучения культа священного дерева у русских были обозначены в монографии И. М. Денисовой.[45] Основные подходы к исследованию темы автор объясняет функциями самого дерева: с одной стороны, его способностью к плодоношению и обновлению в процессе существования («круговорот жизни»), а с другой – способностью «служить укрытием и конструктивной опорой жилища». Эти первичные аспекты, по мнению И. М. Денисовой, и дают основания для различных интерпретаций образа с различными кодами (в частности, «топографическим» и «антропоморфным»).

Попытка «выявить возможно более широкий спектр обрядовых и окказиональных ситуаций, так или иначе связанных с плодовыми деревьями», была сделана в развернутой статье Т. А. Агапкиной.[46] В данной работе с опорой на южнославянские этнографические источники представляются «не столько отдельные виды фруктовых деревьев, сколько закономерности, относящиеся к ним в целом».

Как показывает анализ материала, проведенный Т. А. Агапкиной, основное значение плодового дерева заключается в том, чтобы выступать в качестве своеобразного двойника человека. При этом состояние дерева и человека оказывается взаимозависимым. Речь здесь идет о жизни, здоровье, способности к воспроизводству и т. п.

В определенной мере с отмеченной выше ролью фруктового дерева соотносится его функция в похоронном обряде, где последнее воспринималось «как инкарнация умершего и место его обитания и одновременно маркирует незавершенность жизненного цикла».