Читаем без скачивания Мастер сахарного дела - Майте Уседа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато, увидев, как она в платье выбежала из комнаты и обняла сеньориту Мар за юбки, подумала, что, может, еще не поздно воспитать из нее приличную дворовую.
Той ночью Солита ерзала по всей кровати, вертясь с боку на бок; иногда подползала к краю и глядела вниз, воображая себя на скале – такой высокой казалась ей постель. Если с нее упасть, то обязательно набьешь шишку, потому она свернулась посреди кровати калачиком, впервые в жизни ощутив под головой подушку, завязанную с обеих сторон красивыми бантами из голубой ленты. От отбеленных накрахмаленных простыней веяло ароматом лимона, который она втянула полной грудью. Как приятно было закрыть глаза, не вдыхая невыносимого смрада и вони бараков. Наверняка ей во сне явятся ангелы и серафимы отче Мигеля и споют ей вильянсико.
Перед сном Мар села к ней на кровать задать несколько вопросов.
Солита не помнила матери; самые ранние воспоминания связаны с бараком для малышей, где постоянно раздавались стоны боли и голода. Там роженицы, крича и тужась, разрешались от бремени и на следующий день шли в поля на работу. В этом бараке на свет появлялись дети всевозможного цвета кожи: от черного-пречерного до молочного; белых детей матери боялись, как огня, приписывая их появление колдовству и злым духам.
Когда пришло время оставить барак для малышей, Солите вручили шлепанцы и взяли на поле собирать тростник. Уклоняясь от ударов мачете, она бегала по плантации, поднимая самые маленькие кусочки и относя их в общую кучу, которую потом дети постарше перекладывали на запряженные волами телеги. Не имея ни отца, ни матери, жила Солита где придется. Из-за матери конго считали ее мандинга, а мандинга не признавали в ней присущей им стройности, потому Солита чаще всего перебивалась в детском бараке, устроив себе местечко в углу.
Ее любимым днем недели было воскресенье, когда жизнь в асьенде казалась размеренней и безмятежней. В отличие от других дней, взрослые просыпались с той ноги и уже с утра пребывали в хоошем расположении духа. Чуть свет божий, а они уже поросят жарят да в баабаны стучат. Кто-то танцевал, кто-то играл в кегли. А некоторые предавались майомбе: ставили посреди двора большой котел с куриными лапами и, собравшись в круг, пели. В котле также были святые, но Солита их так ни разу и не застала: она видела лишь куриные лапы с когтями и прочее. У святых просили здоровья и благополучия для своих братьев по крови, а если какой-нибудь белый причинял им зло, на него наводили энканге: бросали в котел принесенную с кладбища землю, чтобы тот заболел или с ним приключилось несчастье. Как и другим детям, Солите нравилось скакать вокруг котла, и останавливалась она, лишь когда появлялся Диего с младшим надсмотрщиком, которые проводили в бараках время с женщинами. Еще в воскресенье мужчины брили головы и шли на ручей мыться. Некоторые женщины шли следом и мылись в ручье вместе с ними. Мальчишки прятались в траве и, подглядывая за ними, учились быть мужчинами.
На тростниковых полях Солита насмотрелась на всевозможные пороки, как называл их отец Мигель. Негры с неграми, белые с неграми, мужчины с женщинами – кто там только не сходился.
Только с китайцами никто не сходился. И танцевать они не умели.
Иногда в бараки приходили гуахиры выменивать вяленое мясо со свиным жиром на молоко, которое потом уносили в бутылях. Но по воскресеньям, что так любила Солита, приходили турки и, снимая с плеч кожаные сумки, развязывали их прямо во дворе. Каких сокровищ в них только не было: толстая мешковина, белые рубахи, цветные одежды, ночнушки, холщовые ткани, кольца для ушей… Не смея оторвать от них глаз, Солита довольствовалась тем, что украдкой проводила грязными пальцами по самым блестящим тканям.
Работа в полях так ее утомляла, что начала она бездельничать и лениться и оставалась в бараках бока отлеживать. В те дни она не получала положенных ей вяленого мяса с хлебом, а потому ей больше ничего не оставалось, кроме как без спроса ходить на чужие огороды и добывать себе пропитание. Ни у свирепых мандинга, которых она считала своими, ни у злых колдунов конго, коим был ее отец, воровать она не хотела, а потому повадилась на огороды чуждых ей карабали. Там она наедалась до отвала всем, что попадалось под руку и что можно было есть сырым.
Однажды, едва она вошла в огород, как прямо с поличным ее поймал Ариэль и за ухо оттащил к Мамите, которая в свою очередь немедля отвела ее к отцу Мигелю, чтобы тот воспитал из нее хорошую дворовую.
Ох и намучился же отец Мигель выбивать у нее из головы языческих божеств и вбивать на их место святых католических, и Солита вконец растерялась, кому же молиться: то ли святой Рите Кашийской, то ли йорубским ориша. Не желая, ко всему прочему, гнуть спину на тростниковых плантациях, она с особым усердием выучила все молитвы, которые повторял ей отец Мигель, с хорошим испанским произношением. Когда она их запомнила – а было ей тогда лет девять, – отец Мигель пристроил ее в особняк, на кухню к Ремедиос, поручившей ей ощипывать кур и выковыривать из овощей червячков. Тогда-то и случились у нее первые столкновения с Педрито, который не упускал случая поизмываться над ней. Если Солита целое утро чистила овощи, то позже в них откуда ни возьмись появлялись муравьи. Если Ремедиос посылала ее за спелыми манго, то на их месте позже находились зеленые. Если ей велели вымыть на кухне пол, то наутро он оказывался залит всевозможными помоями и объедками. Нагоняев она натерпелась столько, что однажды, облущив полный ящик кукурузы, спряталась в кухне со стержнем початка в руке, готовая швырнуть его в кого угодно, кто стоял за этими злодеяниями. Так она увидела Педрито: войдя в кухню, он разбросал по зернам шерсть. Солита не сдержалась и кинула в него кукурузный стержень, попав ему прямо в спину. Затем, воспользовавшись его растерянностью, выбежала из кухни и налетела прямо на юбки Ремедиос. Схватив ее за руку, Ремедиос отругала ее, чтобы она не носилась по дому, как угоелая. А тем временем на нее коршуном налетел Педрито с початком. И принялся ее колотить, будто то
