Читаем без скачивания Инквизиция и инквизиторы во Франции - Наталия Ивановна Московских

не решаются об этом говорить, потому что такого снимут с должности и будут считать подозрительным в делах инквизиции. Те, кто так думает и добросовестен, покидают должность, если у них есть средства, чтобы питаться; другие остаются на службе, потому что не могут иначе жить, хотя мучаются совестью, что исполняют службу так, как это делается теперь. Другие говорят, что для них это безразлично, что так поступали их предшественники, хотя бы это было против божественного и человеческого права. Иные так враждебно относятся к обращенным[12], что полагают, будто сослужат великую службу Богу, если всех их сожгут и конфискуют их имущество без всякого колебания. Придерживающиеся такого мнения не имеют другого намерения, кроме того, чтобы заставить их сознаться в том, в чем их обвиняют, всевозможными способами».

Это письмо ясно демонстрирует, что в инквизиции служили самые разные люди с самыми разными воззрениями, и у каждого из них была своя мотивация оставаться в рядах Святого Официума.

«Задача инквизиции — истребление ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники». Эту цитату из Бернара Ги — французского инквизитора, жившего на рубеже XIII и XIV веков, очень любят приводить как иллюстрацию исключительного, туманящего взор фанатизма всей инквизиции в целом. В знаменитом романе Умберто Эко «Имя Розы» Бернар Ги показан жестоким и непреклонным, автор пишет, что Ги «интересует не поиск виновного, а сожжение приговоренного».

Но взглянем по возможности без эмоций на деятельность Бернара Ги как инквизитора.

Бернар Ги, доминиканец, епископ Лодева и инквизитор Тулузы с 1307 по 1323 год, сделал, если можно так выразиться, большую и яркую церковную карьеру. За шестнадцать лет своей деятельности в качестве инквизитора, по данным Джозефа А. Дэйна, которые приведены в работе «Инквизиторская герменевтика и наставления Бернара Ги», он вынес 637 обвинительных приговоров. 42 человека были переданы им светским властям для казни через сожжение на костре. То есть речь идет о менее чем 40 осужденных в год (из них два-три осужденных на казнь). В следующих главах мы еще поговорим о деятельности Бернара Ги, но здесь нам важно подчеркнуть, что в его практике были не только смертные приговоры, хотя общее число людей, обреченных им на наказание, выглядит внушительно.

Для сравнения рассмотрим статистику, близкую нам по времени, и заглянем в 1994 год. В США в этот год — через восемнадцать лет после восстановления в стране смертной казни как высшей меры наказания — число смертных приговоров достигло рекордной отметки в 328[13]. Считаете неправильным сравнивать количество смертных казней в одной епархии с количеством смертных казней в целой стране? Давайте посмотрим статистику смертных казней в одной «епархии» цивилизованного мира — в штате Калифорния. Здесь, по данным региональных обзоров Amnesty International, в 2015 году было приведено в исполнение 15 смертных приговоров.

Или другое не менее яркое сравнение: согласно американскому историку Г. Кеймену, за пятнадцать лет, что Священную канцелярию в Испании возглавлял Томас де Торквемада, на территории страны было лишено жизни по инициативе инквизиции около 8800 человек. А жертвы доктора Йозефа Менгеле, который не имел ни малейшего отношения к инквизиции, за 21 месяц работы в Освенциме исчисляются десятками тысяч.

И. Р. Григулевич приводит в пример метод, который Ги применял на допросах, говоря о том, что на подобных допросах можно запутать любого человека, даже если он ни в чем не виноват. Стоит, однако, обратить внимание читателя на то, что Григулевич рассуждает о допросе словесном, а не о допросе под пыткой[14].

Бернар Ги вошел в историю инквизиции как теоретик и составитель руководства для других инквизиторов. В этом его сочинении, как и во всех его действиях, прослеживается пронизанный духом времени подход, который — учитывая возложенную на него задачу — можно назвать профессиональным и дотошным, но никак не фанатичным.

Расхожий образ, на который любят обличительно указывать исследователи, — это нехитрый образ садиста. Учитывая, что зачастую в допросных комнатах все же пользовались услугами палача, уточним этот образ до вуайеристов с садистскими наклонностями. Давайте попробуем разобраться, что кроется за ним, — ведь напрямую этот образ связан с сексуальным извращением, в особо запущенных случаях принимающим форму заболевания.

На поверку логическая цепочка протягивается довольно простая, если иметь в виду обет целомудрия, который должны были приносить служители церкви. Запретность сексуальной жизни как таковой и потенциальная психологическая усталость от этого запросто могли с течением времени трансформироваться в специфическую форму вуайеризма и латентного садизма. Не будет, вероятно, слишком смелым предположить, что в допросной комнате люди, страдавшие сексуальной девиацией, получали под благородным предлогом борьбы с ересью возможность удовлетворить свои тайные потребности[15].

Но были ли такие люди, пусть даже у них имелись те или иные отклонения, религиозными фанатиками? В принципе, да, могли быть, но совсем не обязательно.

Но служили инквизиции и совсем другие люди.

Монашеские ордена, вступление в которые приближало человека к высшему благу — духовному спасению были привлекательны еще и тем, что давали своим новобранцам образование. Среди тех, кто вступал в доминиканский орден, было немало тех, кого интересовали в первую очередь знания. Иногда — даже знания, считавшиеся запретными. Бывало, что тяга к запретным знаниям перемещала не в меру любопытную мятежную душу по другую сторону допросной комнаты. Но бывало и так, что подобные люди становились служащими инквизиции. Процитируем еще раз анонимное письмо инквизитора: «Некоторые из нас… плачут у себя дома, но не решаются об этом говорить, потому что такого снимут с должности и будут считать подозрительным в делах инквизиции». Чем могло закончиться подобное подозрение, мы прекрасно понимаем. Кара по отношению к «изменникам» предполагалась еще более строгая, нежели к изначальным еретикам.

Впрочем, перебежчиков из рядов инквизиции было немного, а вот простых карьеристов там хватало. Для многих служба в инквизиции была ступенью к вожделенной епископской кафедре. Место епископа было пожизненным и обещало куда меньше беспокойства, нежели должность инквизитора. Правда, среди епископов находились и такие, кто, получив кафедру, не спешил складывать с себя инквизиторские полномочия.

В то же время, что может показаться современному читателю странным, служба в инквизиции (особенно, если вспомнить, как формировались идеологические убеждения в XIII–XIV веках) была привлекательной для людей с обостренным чувством справедливости. Они испытывали потребность изменить общество к лучшему, избавить мир «от скверны ереси»… то есть в каком-то смысле романтизировали инквизицию. Оставались они такими до конца или же по ходу дела начинали разочаровываться в том, что