Читаем без скачивания Лебединая дорога - Мария Семенова

— Далеко путь-то держите, добрые люди? Спросил по-словенски, не сомневаясь — поймут. И Звениславка привстала со своего места под мачтой, слушая его речь. Прижала руки к груди…

Халльрим, загодя переговоривший с Улебом, теперь только кивнул ему, и Улеб ответил:

— Далеко! В Белоозеро, через волок.

— А помочь на волоке не надо будет?

Улеб отозвался:

— А это смотря сколько запросите.

— Запросим недорого, — наклонился в седле ватажник. — Масло если везете, так масла, сукно — так сукна, а если серебро есть, так и от него не откажемся… На три ваши марки товару с лодьи. Да прокорм, пока тащить будем.

Улеб принялся переводить. А всадник, как видно решив, что на корабле советовались — дать ли, добавил равнодушно:

— А дорого, волоките сами.

Халльгриму названная цена и впрямь показалась слишком высокой:

— Скажи ему, что я заплачу не больше двух. И то если все будет хорошо!

— Не надо бы, господине, — посоветовал Улеб. — Отступится, из лесу не выберетесь…

— А ты молчи, немытый, — оборвал его викинг.

— Я тебя не спрашивал! Ты, трэль, все мое добро отдал бы земляку!

— Ну и торгуйся с ним сам! — озлившись, заорал в ответ Улеб. — А я не гудок тебе гудеть что пожелаешь!..

Бородатый артельщик наблюдал за ними с насмешливым безразличием.

Весенние гости только начинали переправляться через его волок — достанет и мяса, и дорогих тканей, и звонких монет…

У Халльгрима же разговор с дерзкими рабами обычно был краток. И лежать бы Улебу Тужиричу с полным ртом выбитых зубов — спасло мгновение. Ибо Звениславка вдруг вскочила на ноги, подбежала к самому борту да и крикнула что было мочи:

— Дяденька Любочад!

Всадник так и подпрыгнул в седле! Ошеломленно присмотрелся к ней, потом неуверенно позвал:

— Звениславка, да никак ты?

— Я, я! — откликнулась она. — Я, дяденька!

Вконец сбитый с толку, дядька Любочад не придумал ничего лучше, чем спросить:

— А у них-то что делаешь, пропажа?

Звениславка ответила с радостными слезами:

— Домой еду…

Халльгрим опустил приготовленный для расправы кулак. Он почти не смыслил по-словенски, но все было понятно и так. Ас-стейнн-ки встретила друга, и теперь не имело значения, сколько придется выложить этому гардцу в набрякшем от дождя плаще. Теперь можно было не бояться, как бы добровольные помощники не бросили корабли посреди дремучего леса или, чего доброго, не решились вместо помощи на разбой.

Любочад между тем вложил пальцы в рот, свистнул — отколь ни возьмись, стремя в стремя с ним выросло двое парней на таких же, как у него, выносливых широкогрудых конях. Он им что-то сказал. Парни согласно кивнули лохматыми головами, потом повернули коней и скрылись. Любочад остался сопровождать корабли.

Улеб посматривал на все еще сомкнутый кулак Виглафссона и потихоньку прикидывал, до какого ряда лодейных скамей этот кулак едва его не донес. И благодарно поминал про себя Сварога, покровителя мастеровых людей…

Жестоко обидели востродонную морскую птицу. Сняли, скомкали широкое полосатое крыло, опустили мачту. Свернули зубастому дракону длинную беззащитную шею… А после и выпотрошили: все, что с самого Торсфиорда сберегалось в трюме от жадных вражеских рук, все это теперь вытащили наружу, навьючили на терпеливые конские спины.

И вот артельщик Любочад привстал в стременах:

— Волос-богач да соблюдет… а ну навались! Ноги и копыта разом уперлись в землю — люди и кони разом натянули веревки. Заскрипели дубовые катки… черный корабль медленно выполз на берег, покидая негостеприимную рыжую Вытегру.

И двинулся вперед, по пробке, под дождем.

За ним, помедлив на подъеме, выбрался пестрый корабль Хельги Виглафссона. И последним — изуродованный перестройками красный драккар, отнятий у конунговых людей…

Медленно вращались тяжелые катки. Мокрая трава путалась в ногах. Ползла из-под сапог скользкая земля. Просека карабкалась на каменистые холмы, потом начинала спускаться, и люди подпирали плечами беспомощно кренившиеся корабли, уговаривая их не бояться непривычной дороги.

Мореходы и артельщики трудились бок о бок. Кто не знал языка, помогал себе жестами. Общая работа сближает: словене, халейги, корелы понимали друг друга как давние друзья.

Женщины шли рядом с кораблями. Вели за руки детей. Не отпускали их от себя ни на шаг. Раненых везли вместе с поклажей — на лошадях.

И где-то там, далеко за спиной, по мутной Вытегре, распушив набрякшие перья, кружился-плыл вниз по течению принесенный в жертву петух…

Из всех взятых в бою один Бедвар сумел впрячься в общую работу. Широкой грудью налегал он на канат, и толстая жила на лбу вздрагивала от натуги.

Единственный глаз угрюмо светил из-под повязки… А впереди Бедвара шел сам Халльгрим вождь. Вот уж кого не обошли милостью боги, дарующие силу! Лямка за плечами сына Ворона готова была загудеть струной, смоченная дождем одежда курилась на холодном ветру.

А рядом с Бедваром, опираясь на самодельный костыль, упрямо ковылял Эйнар. Он еле тащил непослушные ноги. Ему бы ехать на лошади, но какое там — шел Бедвару следовало идти и ему.

— Эй, Утопленник! — обернулся к нему Халльгрим. — Поди-ка сюда!

Эйнар нахмурился — не много радости было ему, знавшему Рунольва, спешить на зов Виглафссона! Однако суковатая палка расторопнее зашуршала травой, потому что старые времена миновали.

И когда они поравнялись, Халльгрим сказал ему:

— Почему идешь? Еще растянешься посреди дороги.

Эйнар сердито ответил:

— Твоя правда! Однако не лучше мне было в тот день когда твой брат бросил меня в море!

Халльгрим поправил на себе лямку:

— Я давно хотел узнать, как ты спасся тогда. Расскажи!

Эйнар пожал плечами:

— У нас как раз перед тем оторвало от кормы лодку… Мне повезло, я вычерпал из нее воду и принялся грести… Халльгрим сказал ему:

— Надо думать, тогда-то ты понял, сладко ли мне было у вас на форштевне.

Я слышал, в тот день к вечеру пошел снег. Как же ты поймал свою лодку?

— Жить хотел, — ответил Эйнар. — Вот и поймал…

Звениславку вез на своем коне сам дядька Любочад.

— А ведь и искал же тебя твой Мстиславич! — говорил он ей, тихонько покачиваясь в седле. — На что уж тут у нас глухомань, так и сюда добрался. С Олегом, воеводой белозерским, приходил. Убивался по тебе. И на что ты ему, конопатая, сдалась? Я-то, старый пень, все на Радима ему наговаривал. А тебя, значит, купцы? И в мешок?

Она отвечала с улыбкой — теперь-то можно было улыбнуться:

— И в мешок. Немцам в Ладоге продали. А те к себе повезли, да сами не доехали.