Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей - Тамим Ансари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Европа вышла из эпидемии XIV в. как мир, пришедший в движение. Здесь вдруг стало возможным размышлять о прежде немыслимых вещах. Неслучайно именно в этот период особенно громко зазвучали призывы перевести Библию на современные языки, понятные людям. Многие хотели лично узнать, что было сказано в Священном Писании, потому что у некоторых закрадывалось невообразимое ранее предположение: Церковь могла делать что-то не так.
Протестантская идеяВ последние дни Крестовых походов новые технологии, попавшие в Европу из других частей света, способствовали значительному росту грамотности. Европейцы научились делать бумагу и печатать книги. Книг становилось все больше, и все больше людей умели читать. Эти люди жаждали прочесть Библию на понятном им языке. Церковь отнеслась к идее перевода резко отрицательно. Предоставить обычным людям доступ к Библии?! Да это поставит под угрозу весь миропорядок! Инквизиция преследовала таких еретиков и выжигала их из общества с тем же рвением, что и ведьм.
В ретроспективе мотивы Церкви вполне поняты. В феодальном обществе власть Церкви зиждилась на ее монопольном праве обеспечивать доступ на небеса. Если люди начнут самостоятельно прокладывать себе путь к желанной загробной жизни, зачем тогда им будет нужна католическая церковь и ее нарратив? А как только нарратив теряет свою актуальность – заметьте, не достоверность, а актуальность, – его жизненная сила начинает угасать. Ненужные нарративы и институты быстро отмирают.
Осмелюсь предположить, что церковные функционеры испытывали куда более глубокую экзистенциальную тревогу, чем просто страх потерять свое привилегированное положение. На протяжении веков католический нарратив не только скреплял мир, но и придавал ему организованную осмысленность. В его рамках жизнь даже самых обездоленных была наполнена определенным смыслом. Несовместимые с тем нарративом идеи угрожали нарушить согласованность созвездия, а если социальное созвездие теряет согласованность, все его человеческие частицы лишаются идентичности. Размытая или смешанная идентичность не угрожает жизни человеческого тела, но вызывает опасное брожение человеческого духа, что, в свою очередь, несет смертельную угрозу для социальных групп, которые сшиваются в единое целое общими нарративами, делающими их способными формировать и реализовывать намерения, то есть для того, что я называю здесь социальными созвездиями.
В этом контексте, когда Церковь сжигала на костре человека за сделанный им перевод, ее ревностные последователи не разочаровывались в ней. Напротив, они приветствовали жестокость и с облегчением вздыхали: нам не о чем беспокоиться, наше «мы» выживет – Церковь об этом позаботится.
И вот в 1519 г. случилось невероятное: монах-профессор Мартин Лютер составил список из 95 резких критических замечаний в адрес Папы Римского и, мало того, вывесил их на дверях местной церкви в германском городке Виттенберге, а также отправил в письме архиепископу Майнца. Вскоре «95 тезисов» Лютера были отпечатаны в виде брошюр и разошлись по всем немецкоязычным землям. Этот шаг не содержал политической подоплеки: Лютер был теологом и выражал свои взгляды в рамках традиционного для христианского мира дискурса. Все его «95 тезисов» касались церковной доктрины и церковной практики.
Непримиримее всего Лютер обрушивался на продажу индульгенций. Это был один из видов духовных благ, который Церковь предлагала своим грешным последователям. Индульгенция сокращала время, которое человек должен был провести в чистилище – месте, где души умерших горят в очищающем огне, пока полностью не очистятся от грехов и для них не откроются двери в рай. Никто не мог избежать чистилища, потому что в этом проклятом мире нельзя было выжить, не греша, но каждый хотел находиться там как можно меньше – и Церковь в обмен на добрые и важные дела обещала договориться о сокращении срока приговора.
Что это были за добрые и важные дела? Феномен индульгенций родился как побочный продукт Крестовых походов. Первоначально Церковь предлагала индульгенции людям, которые совершали грех кровопролития ради защиты христианского мира, в частности членам военно-религиозных орденов, таким как тамплиеры. Но когда Крестовые походы пошли на убыль, индульгенции превратились в чисто коммерческий продукт: пожертвовав сумму x местной церкви, вы могли получить очищение от грехов на сумму y, что сокращало ваше время пребывания в чистилище на срок z.
Мартин Лютер считал это абсолютно неприемлемым. Католическая церковь утверждала, что спасение души нельзя обрести только верой – чтобы попасть в рай, нужно подкреплять веру делами. Но это были не добрые дела в обычном понимании, а предписанные Церковью ритуалы, в том числе и денежные пожертвования. Лютер же провозгласил, что спасение души вообще не может быть достигнуто делами. Никакими делами. Только вера ведет к спасению. Дела – суть внешнее. А вдруг человек только показывает, что молится правильным образом? Вера же – внутри, это прямое общение с Богом. Ни один сторонний наблюдатель не может знать, верит человек или нет. Правда известна только ему самому и Богу.
Революцию Лютера следует рассматривать в контексте его времени. Пережитые Европой в XIV в. потрясения пошатнули авторитет Римской церкви. Некоторые светские правители начали претендовать на то, чтобы самим назначать церковных функционеров, и под этим они имели в виду не только скромных деревенских священников, но и высшее духовенство – епископов. На самом деле один светский правитель, король Франции, даже назначил собственного Папу Римского. Да, в христианском мире бывало и сразу два папы, а в какой-то момент и три. Очевидно, что Церковь не могла смириться с таким размыванием своей власти. Чтобы короли назначали епископов? Недопустимо! И тут, в самый разгар этой борьбы, на сцене появляется Мартин Лютер.
Лютер не вставал на ту или другую сторону в споре между королями и Церковью. В его системе идей это было неважно. Его учение гласило, что служители Церкви не в силах ни помочь, ни помешать кому-либо попасть в рай. Более того, поскольку внутренняя вера важнее внешних дел, священники даже не знали, кто туда попадет. Таким образом, они были не проводниками Божьей благодати, а просто управляющими церковными зданиями, то есть ничем не отличались от уборщиков, которые следили за чистотой в церкви, или от портных, которые шили священнические одежды. А раз так, почему не разрешить королям назначать таких управляющих?
Между тем религиозные бунтари удвоили усилия по созданию народных версий Библии, чтобы все христиане могли прочитать священные писания и осмыслить их, а не только услышать. Но в устоявшейся традиции католической церкви именно звучанию отводилась ключевая роль. Богослужения совершались на латыни (или на греческом), потому что звуки именно этих языков позволяли достучаться до Бога. Кроме того, распространение Библии, которую люди могли прочитать и понять, означало, что отныне они сами имели право решать, как поклоняться Богу. В рамках феодально-католического нарратива это представлялось немыслимым. Если христианство было единым Телом Христовым на Земле, каждая его клетка не могла самостоятельно решать, что и как ей делать. Такого рода фрагментация представляет смертельную угрозу для любого тела, ее следовало предотвратить во что бы то ни стало.
Проблема заключалась в том, что теперь любой, кто располагал деньгами, был способен напечатать много достаточно дешевых книг и продать их грамотным людям. Не то чтобы простой крестьянин мог позволить себе печатную Библию, но многие люди могли. К тому времени европейское социальное созвездие включало массу ремесленников, торговцев и других категорий зажиточных горожан. Учитывая такое слияние технологий и социальных тенденций, Церковь не могла удержать Священное Писание под замком. Библия вышла в мир. И когда религиозная информация хлынула в христианское общество из множества конкурирующих источников, она – как и наблюдаемые астрономические аномалии, нарушавшие стройную конструкцию птолемеевских звездных карт, – разъела и подорвала всеобъемлющий религиозный нарратив, долгое время сшивавший европейское созвездие в единое целое.
Критические замечания Лютера в адрес Римской церкви были подобны горящей спичке, поднесенной к бочке с порохом. Прежде целостный христианский мир взорвался гражданской войной между католическим монолитом и группами христиан, которые хотели создать собственные автономные конфессии, не связанные с Римской церковью. Это не имело ничего общего с «великим расколом» между
