Читаем без скачивания Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Анастасий поднялся, снова подошел к окну и осторожно его открыл. В комнату ворвался плеск воды, словно река притаилась под самым окном. На церковном дворе мяукнула сова. Неожиданно городские часы пробили час — густой звон волнами поплыл по воздуху, и Анастасию долго слышался его металлический отзвук. «Вот глупо как вышло, — с растущей тревогой размышлял он. — Как же это я не сообразил? Если попробовать уйти сейчас, кто-нибудь может меня увидеть… И куда идти? Бежать из города уже поздно. Сам себя захлопнул в мышеловке…»

Припомнилось, как все было. Доктор показывается в воротах, он стреляет. Все произошло в какое-то мгновение. Разве можно узнать кого-нибудь в такой тьме? Ну, допустим, увидел Янакиев его силуэт, что он может сказать?

Человек был высокий? Высоких много. И вспышек выстрелов тоже нечего опасаться: вспышки как раз должны были ослепить доктора… Лучше всего раздеться и лечь… Вот с деньгами, с деньгами получилось худо! Рухнули все надежды, да и эти типы, его помощники, оказались ни на что не годными. Калинков узнает — будет смеяться: «Уж не думаешь ли ты, парень, что это легкое дело? Тут попотеть надо, не попотеешь — ничего не получится. А вы подайте — ка пример, пример подайте…»

Раздеться, лечь и, если придет полиция, сделать вид, будто ему ничего не известно? Или, может быть, остаться на всякий случай одетым? А револьвер? Анастасий тихонько поднялся, пошел в уборную и спрятал оружие в тайничке за стеной. Вернувшись в комнату, бросил на стул специально взятый на этот вечер отцовский пиджак, но брюки снять не решился. Улегся на свою жесткую постель и почувствовал, как бешено колотится сердце. Вот он, решающий момент его жизни! Неудачное, но все же начало! Он уверен, что во имя будущего общества сумеет преодолеть любой страх и любые предрассудки, что во имя дела не пощадит ни своей, ни чьей бы то ни было жизни. Ко всем чертям доктора! Таких, как он, много. Эгоисты, бесполезные твари. Для них дверь в будущее общество останется закрытой… Как это говорил Элизе Реклю?[78] «Титаны духа создавали Моисеевы скрижали ценою крови, потому что другого пути нет…» Реклю это говорил или кто другой — не важно, главное, это верно. Он, Сиров, преступил границу, останавливающую пигмеев. Отныне для него начинается новая жизнь — жизнь, полная самопожертвования. Он примет на свои плечи трагедию человечества. Противоречие между идеалом и действительностью…

Но тут тишину разорвал пронзительный крик. Анастасий вскочил как ужаленный. Ревел соседский осел.

Анастасий успокоился, но почувствовал себя оскорбленным. Как все же безобразна банальность будней! Бытие так низменно… Важно лишь спокойствие и идеал. Противоречие между идеалом и действительностью как раз и означает: трудись и мысли непрерывно и неотступно. Вот именно…

Но, несмотря ни на что, доктор не выходил у него из головы, словно кто-то стоял рядом и упрямо напоминал об убийстве.

Улегшись снова, Анастасий понял, что заснуть не удастся: усилия, которые он прилагал, чтобы не думать о докторе, мешали успокоиться. Естественно, он позаботится о своей безопасности, в этом нет ничего унизительного, это не трусость, а сообразительность, защита. Йовчо Добрев и тот, второй, Моско, которого Йовчо сам выбрал, в эти минуты делают то же самое… Интересно, кто из них упустил доктора?..

Анастасий чувствовал, что нервы его напрягаются все больше, хотелось вскочить с кровати и выбежать из комнаты, давившей его, как могила. Чтобы отвлечься, он стал было прислушиваться к ночным звукам, стараясь остановить назойливое кружение мыслей, но это не помогло, пришлось снова подняться. Он опять подошел к окну, и ему показалось, что в мире произошло что-то необыкновенное. Словно бы никогда так странно не шумела река, никогда не нависала над рекой такая зловещая тишина. Темные крыши домов и дворы окутывал струившийся откуда-то едва заметный зеленоватый свет. Анастасий догадался, что взошел месяц; высунув из окна голову, он действительно увидел его тонкий серп.

Неясно вырисовывались находящиеся в комнате предметы — стол у кровати с наваленными на нем книгами, человеческий череп, бронзовая чернильница, стул. Захотелось зажечь лампу, но на это Анастасий не решился. Он сел на кровати и обеими руками сжал голову.

Эту акцию Анастасий нарочно организовал так, чтоб участников в ней было как можно меньше. Но теперь ему очень хотелось быть среди товарищей. Наконец он взял себя в руки и твердо решил спать. Разулся, снял брюки и укрылся с головой. Внешний мир исчез, но зато внутренний стал еще более осязаемым и неотвратимым. Снова возник все тот же вопрос: узнал или не узнал его доктор?

Так он метался целых три часа. Сбрасывал с себя одеяло, снова укутывался с головой, пытался думать о другом, философствовать — успокоение так и не приходило, не приходило.

Начинало светать. Стены комнаты побелели, в коридорчике послышалось покашливание отца — старый Пантелей Сиров уже проснулся. Впрочем, может, он и вовсе не засыпал, мучимый постоянной бессонницей. Но ведь тогда старик мог слышать, как сын выходил из дома! Анастасий встревожился и стал прислушиваться к отцовским шагам. Старик вышел во двор, побыл там немного; через несколько минут Анастасий услышал, как тот, возвращаясь, подошел к самому его окну. Заметил, наверно, что оно открыто и занавеска отдернута. Старик заглянул в комнату. Анастасий увидел его бледное, увядшее лицо.

Под глазами набрякли мешки, кожа на лбу рассечена глубокими морщинами, нос с горбинкой, когда-то красивый и мужественно гордый, стал похож на тонкий клюв. Анастасий притворился спящим, рассматривая сквозь полуопущенные ресницы отцовское лицо — такое знакомое, измученное и чужое. Старик пошевелил губами, словно прошептал что-то, брови его дрогнули, в голубых глазах застыла унылая озабоченность. Этот взгляд угнетал Анастасия, причинял ему боль.

«Ну что он стоит, словно призрак, что смотрит, почему не уходит? Неужели знает?» Отец отошел, и спустя немного Анастасий услышал, как он достает из колодца воду. Сиров столько надежд возлагал на утро, казалось, рассвет принесет облегчение. Но вышло иначе — его охватило еще большее беспокойства Новый день нес с собой что-то угрожающее и страшное. «Наверно, это потому, что скоро выяснится, убил я его или нет и вообще было ли все это… Да еще потому, что не будет у меня больше беззаботных дней, впереди одна неизвестность… — мелькнула у него мысль. — Но почему именно я… именно я? Вот глупость, вот глупость…» Тягостное чувство одиночества и отчужденности, которое недавно чуть не заставило его вскочить и пойти к товарищам, усилилось еще больше и смешалось со жгучим желанием поскорее узнать, жив ли доктор. Но вставать было рано. Люди еще спали. Да и отец может заподозрить недоброе… Надо было лежать и притворяться спящим, пока не пробьет семь и Сандев не откроет свою книжную лавку… Он зайдет к нему якобы затем, чтобы взять какую-нибудь книгу, там все и узнает…

Чтоб убить время, Анастасий снова попытался рассуждать о высоких материях, потом начал считать. Руки его мяли простыню, ноги против воли дергались, и, закусывая одеяло, он чувствовал, что вот-вот закричит, дико, нечеловечески…

Так он лежал часа полтора, а может быть, и дольше. Время от времени Анастасий открывал глаза и осматривал комнату, ожидая, когда же в нее заглянет солнце. Он приметил, что в эту пору солнце около семи часов освещает стену, возле которой стоит его кровать. Сердце продолжало стучать с такой силой, что, казалось, все тело сотрясается от этих ударов. Когда наконец солнечный отсвет на стене окрасил комнату в нежно-апельсиновый цвет, Анастасий услышал, как вышел из дому отец. Старик спешил на почту, чтобы, как всегда, паковать посылки и заполнять бланки для малограмотных крестьян и горожан. Анастасий облегченно вздохнул, но тут в комнату вошла мать.

Старая женщина шла на цыпочках. Подняла брошенные на пол брюки, положила на стул. Затем, шурша нижней юбкой, тихо прикрыла за собой дверь. Анастасий догадался, что мать заходила проведать, как он себя чувствует, и это его обрадовало, но опасение, что она могла унести с собой его обувь, заставило его вскочить с кровати. Ботинки стояли на месте… Анастасий стал бесшумно одеваться. Заметил фуражку, нарочно надетую им вчера вечером, и сунул ее под тюфяк.

Взглянув в зеркальце на столе, он недовольно провел рукой по отросшей щетине. Синели круги под измученными глазами, в глубине их застыл немой вопрос. «Я действительно болен, — сказал он себе. — Именно так и нужно выглядеть: больным, который еле держится на ногах, тяжелобольным». И, раздумывая, стоит ли ему бриться, Анастасий горестно вздохнул и даже впал в какое-то особое состояние расслабленности и жалости к самому себе.

Ему очень хотелось избежать встречи с родными, но предосторожность требовала как раз обратного. Анастасий вышел во двор, опустил ведро в колодец. Заскрипел ворот, ведро звучно шлепнулось в темную воду. Анастасий вытащил его, ополоснул лицо. Холодная вода его ободрила, нервное напряжение ослабло, перестали дрожать руки, прекратилось головокружение.