Читаем без скачивания Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

Строгая, благородная внешность, подтянутость, выражение лица задумчивое, серьезное, с располагающей улыбкой в голубых, глубоко сидящих глазах. Преждевременные морщины на молодом лице и седина на висках говорили, что он перенес в жизни немало. Речь немногословна, движения сдержанные, но решительные. Предельно четок в формулировке боевых задач для подчиненных. Внимателен, общителен и прост».

И действительно, командующий фронтом надежду Ставки оправдал — были отражены все попытки противника продвинуться вдоль Дона к северу. После этого по приказу Верховного командования Брянский фронт перешел к обороне. Теперь основные бои шли юго-западнее. Гитлеровцы, отбросив за Дон соединения Воронежского фронта под командованием Ватутина, продолжали развивать наступление к югу, по западному берегу реки.

К июлю 1942 года был оставлен Крым, советские войска потерпели поражение под Харьковом, в Донбассе и под Воронежем. Стратегическая инициатива вновь перешла к фашистам. К концу июля они вышли к Дону и захватили Ростов. Вводя в бой свежие силы, немецкие войска начали стремительное продвижение к Волге и на Кавказ. Перед фашистскими дивизиями маячили хлебородные степи Ставрополья, а за ними — нефтяные вышки Баку, снежные вершины Кавказа и экзотика черноморского побережья.

Ставка Гитлера жила ожиданием сообщений, могущих искупить горечь разочарований от проваленных военных планов и заставить мир заново оцепенеть от страха перед силой немецкого оружия. И снова, как и во время битвы под Москвой, стрекотали телеграфные аппараты, стучали пишущие машинки, мчались из Берлина курьеры мировой прессы с баснословными цифрами, из которых следовало — противник повержен и путь на Кавказ открыт.

Положение Советской страны было действительно тяжелым. С невеселыми думами об этом Рокоссовский и Малинин изучали только что поступивший в войска приказ № 227 Народного комиссара обороны И. Сталина от 28 июля 1942 года.

После совещания с начальниками управлений и командующими родами войск по совершенствованию обороны они остались одни. Класс школы, где размещался штаб фронта, был увешан картами, схемами и диаграммами.

Рокоссовский сидел в углу за партой и, как прилежный ученик, следил за начальником штаба фронта Малининым, который, расположившись за столом, читал приказ. Командующий, облокотившись на руки, задумчиво прослушал список перечисленных в приказе районов и городов, которые захватили гитлеровцы, и рассказ о том, как «многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток», о «позорном поведении на фронтах» отдельных командиров.

— Эти слова я подчеркнул красным карандашом, — сказал Малинин и со свинцом в голосе читал дальше:

«Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжавшие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов и фабрик. Мы потеряли 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону». Малинин поднял голову.

— Как, Константин Константинович? Здорово сказано, правда?

— Жаль, Миша, что мы начали думать об этом только сейчас, а не перед началом войны, — произнес Рокоссовский. — Читай дальше.

«Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца и политработника является требование — ни шагу назад без приказа высшего командования, — продолжал читать с воодушевлением Малинин. — Командиры рот, батальонов, полков, дивизий, соответствующие комиссары, политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины».

— Ничего себе, — сказал командующий фронтом и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по классу. Он, как человек, испытавший на себе ярлык «врага народа», не мог безоговорочно принять такое категоричное требование приказа. В душе он боялся, что, выявляя «предателя Родины», можно наломать дров. Рокоссовский остановился, посмотрел на начальника штаба.

— Что там еще?

Малинин откашлялся, выпил глоток воды, «Сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (до двухсот человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте комиссаров, трусов и тем помочь честным бойцам дивизии выполнить свой долг перед Родиной. Сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150–200 человек в каждой), куда направить рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной».

Малинин отложил в сторону приказ и, чувствуя какую-то смутную вину за то, что принял его содержание с каким-то повышенным энтузиазмом, наблюдал за командующим, который стоял у окна с дымящейся во рту папиросой.

— Как ты думаешь, Михаил, где мы подхватили эти радикальные идеи? — спросил Рокоссовский, подойдя к начальнику штаба. — В истории военного искусства я не встречал таких примеров.

— На этот вопрос отвечает сам приказ.

— Любопытно…

«После своего зимнего отступления, — читал Малинин, — под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более ста штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости и неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свою вину. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их впереди неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой…»

— У немцев многому можно было поучиться, как вести войну, но только не этому, — произнес Рокоссовский, присев за стол. — Ты помнишь, Михаил, я тебе об этом рассказывал, как мы косили таких штрафников под Истрой? Они там начинали.

— Да, помню, — сказал Малинин, положив в папку приказ.

— Хлебнув перед смертью изрядную долю шнапса, они шли на верную гибель. Как бы они угрожающе ни орали, но мы их не боялись. — Рокоссовский снова закурил и глянул на начальника штаба. — Как ты думаешь, с руки ли нам копировать вот такие приказы фашистов?

— Конечно, не от хорошей жизни издали мы этот приказ, — уклонился от прямого ответа Малинин.

— Какая бы жизнь ни была, хорошая или плохая, но гнать на бойню людей я никогда не буду, — категорически произнес Рокоссовский. — Я прошу тебя, Михаил Сергеевич, доведи приказ до всех рот и так далее, но прошу иметь в виду, что требования этого приказа выполнять только после личных консультаций со мной. Мы постараемся сделать так, чтобы у нас не было ни трусов, ни паникеров. А если они, в семье не без урода, кое-где появятся, то мы будем судить их так, как разливал Илья вино. Помнишь?

— По-божески, — рассмеялся Малинин.

— Вот именно, — улыбнулся командующий фронтом.

Во второй половине августа Рокоссовского вызвали в Ставку. Когда он вошел в кабинет к Сталину там уже был Н. Ф. Ватутин. Время было жаркое, и Главнокомандующий сразу же приступил к делу.

— Мы вас вызвали для того, чтобы рассмотреть вопрос о взятии Воронежа, — начал Сталин. — Познакомьтесь с обстановкой. Даю десять минут на размышление.

Пока генералы уточняли некоторые детали обстановки, Сталин переговорил с Жуковым о положении дел на Ленинградском фронте.