Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и до этого ли было сейчас?
Все мысли Картофельного Боба крутились около того факта, что его пусть понемногу, но тянут вверх… на большее его ума уже не хватало, даже на то, как именно его тянут — немилосердными рывками, едва не отрывая перехлёстнутую петлёй ступню от остальной ноги, будто хрупкий цветок от стебля… Так, одной ногой вперёд его и взволокли на ту же груду колючих кустов, с которой он только что соскользнул вниз. Потом проволокся под ним отвесный каменный откос, абразивно выскабливая ему щетину на подбородке.
Ведь при всём этом — он не переставал раскачиваться, подвешенный на веревке…, но его волокли, зигзагами волокли вверх по ноздреватому краю этой пропасти, где корням упрямых кустов было тесно от туго натолканного между ними камня.
Пока Картофельный Боб волокся, он потихоньку, урывками, рассмотрел и другие, даже малейшие детали того, чем была наполнена эта пропасть, прерывающая мир — вовсе не сплошным однородным камнем, как ему показалось вначале. Да скальные стены стояли отвесно, но меж ними теснился не только обломчатый дикий гранит… попадался и отчетливо-искусственный рыжеватый кирпич, и бесцветное бетонное крошево и даже плоские коросты содранного с шоссе старого асфальта — всё раскисшее, как сухари на дне тарелки с недоеденной похлебкой.
В этих кучах, громоздящихся на дне пропасти, он видел терриконы из сопревшей древесной коры, изглоданной исполинскими железными челюстями… и рыбьи скелетики редких уцелевших ветвей … видел он и цельные куски дерева — то расщепленные доски паллет, то лопнувшие по шву пузатые бочонки, а то и расшибленные надвое катушки из-под металлических тросов. Весь мусор от картонажных фабрик, частных пивоварен, больших и малых федеральных строек… всё, разложившееся до такой степени, что почти стало землей… на которой, однако, не росло ничего, кроме бурьяна, да и тот — скорее прозябал, чем процветал.
Пока он раскачивался над всем этим хаосом, внизу пару раз отсверкнул металлический блеск — и тогда взгляд Картофельного Боба выхватывал что-то изогнутое, искореженное, сплющенное до неузнаваемости… изржавленное в труху и всё равно продолжающее ржаветь.
Мелькнули под ним какие-то тёмные борозды, истлевшие лоскуты, похожие на сгнившую от старости мешковину… какие-то закрученные спиралью прутья… юркнул и пропал из виду почти новенький дощатый ящичный бок — такой светлый на общем неразборчиво-грязном фоне, только чёрные каракули букв пачкали одну из граней… Снова сизый металлический блеск — витая пружина торчит из грунта… И глина, жирная и жёлтая, как только что разбитое яйцо… Потом — целый рудный пласт чего-то белёсого, вконец раскисшего — если бы не редкие уцелевшие лоскуты, свешивающиеся в поле зрения, то Картофельный Боб ни за что не понял бы, что это спрессованные отходы картона — неведомые металлические челюсти хорошо поработали и тут, разжевав всё до состояния серого ила…
Снова камень и снова земля, в которой всё чаще и чаще попадались его взгляду узнаваемые вещи, будто взгляд Картофельного Боба поднатаскался выискивать целое среди хаоса свалки: вот куски битого фарфора, бесформенные, как накрошенная рыбья чешуя, и несколько относительно целых тарелок, выброшенных, верно, за компанию…, а вот множество вразнобой торчащих из мусорной кучи грампластинок — те, наоборот, чёрные, как уголь, и на фоне дроблёного асфальта различимые лишь по белым, желтым и золотым этикеткам в центре.
Картофельный Боб никогда раньше не видел грампластинок, и вряд ли даже знал, что пока Оркестровое Братство не освоило более компактный способ звукозаписи, и грампластинки стали никому не нужны — именно с таких вот чёрных кружков и звучала когда-то мелодия, что заставила его сначала грезить о месте «далеко-далёко», а потом и вовсе отправиться в этот опасный пусть… Но, болтаясь на невесть откуда взявшейся веревке, он, конечно, не стал удивляться такому сложному и красивому слову, взявшемуся словно бы ниоткуда — на это всё равно не хватило бы времени, стена пропасти рывками проволакивалась мимо. Картофельный Боб ещё успел разглядеть внизу утлый строительный мусор, мешанину деревянных рам… увидел большущее колесо, должно быть от Буса — протёртое аж до проволоки на резиновом боку… к ужасу своему увидел труп большой пегой собаки, не очень старый ещё — лоскуты свалявшейся шкуры, табачного цвета подпалины на шерсти. Собака лежала на краю одной из куч — задние лапы и хвост свешивались над пустотой…
Картофельный Боб не успел в полной мере осознать, насколько это закономерно — смерть животного, ступившего на ядовитую почву… не успел ужаснуться своей едва не свершившейся судьбе… его дёрнули за ногу ещё раз, раскачав куда сильнее прежнего и чувствительно брякнув лицом о каменную стену пропасти… потом сплошной камень около его глаз вдруг прорезали живые корни — крепкие нитки корней, латающие края этой ужасной загнивающей раны, которой, как оказалось, и был Великий Каньон… Потом из пропасти выдернули не только его самого, но и взгляд его тоже — он кубарем перелетел через тот валун, что недавно послужил ему трамплином, выкатился на обочину, рокоча гравием под локтями.
Он вдохнул — оказывается, всё это время он так и задерживал дыхание — терпкий запах бензиновой гари и нагретой асфальтовой смолы… как он не был противен Картофельному Бобу, но этот жадный глоток жизни всё же перебил мёртвый стоялый запах пропасти, и тогда Картофельный Боб будто очнулся вдруг, ощутив себя лежащим на чём-то жёстком и колющем, но, вроде бы вполне прочном…
…спина его ёрзала по обочине, а затылок скрёб по асфальту…
…и ладони его вскапывали и пересыпали гравий…
…и каблуки туфель, которые ему всучил дядюшка Чипс, смогли наконец выдавить в гравии углубление и обрести опору в нём…
…и чьи-то густые тени ложились на Картофельного Боба, укрывая, точно ватное одеяло…
Мокрый от пережитого, хоть выжимай, изодранный колючими кустами до лохмотьев, он лежал на шоссе… и люди, стоящие вокруг и над Картофельными Бобом, роняли на него бесчисленные тени …
Картофельный Боб осторожно пошевелил той ногой, за которую его волокли, но петли на щиколотке больше не было. Нога ещё помнила эту сминающую хватку — ныл поврежденный сустав, и штанина была вся перекручена. И если бы не это, то Картофельный Боб уже через минуту и не вспомнил бы, что падал куда-то, и
