Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Картофельный Боб прождал очень долго.
Солнце, вроде бы, не осмеливалось лезть на дно — открытыми частями рук он ощущал только влажный холод глины, которую промял при падении, да робкие касания ветра. Потом наверху вдруг заревел бус — звучный рык мотора заставил терновник по краю заколыхаться, потом раздались два пронзительных гудка, звук которых заставил Картофельного Боб сжаться ещё сильнее…
Мотор рокотал некоторое время, затем прибавил оборотов, и Картофельный Боб услышал, наконец, шелестящий звук колёсной резины, покидающей обочину и накатывающейся на асфальт. Потом стало совсем тихо…
Тогда Картофельный Боб рискнул пошевелиться и… ничего не произошло. В поле зрения свешивалось одно лишь пустое небо. Картофельный Боб отнял руки от лица — сначала одну, потом и другую тоже — и ощупал ими пустоту перед собой. Та была влажной от подступающего дождя.
Как бы далеко Бус не увёз Картофельного Боба от поля, где ему самое место — дождь всегда догонит его, придёт следом и позовёт обратно.
Эта мысль немного успокоила Картофельного Боба, но вместе с тем — впустила эту мокрую пустоту, что витала вокруг, в грудь Картофельного Боба… прямо туда, где вечно колотится у рёбер что-то горячее и нервное. Картофельный Боб обнял руками свою грудь с этой новой пустотой внутри, и распахнул, наконец, глаза…
Солнца так и не появилось у него над его головой — это было первым, в чём он убедился, и облегченно перевёл дух. В предгорьях погода переменчива, и пока он лежал, зажмурившись — в небо откуда-то натащило облаков. Вместо солнца светилось лишь жухлое пятно, расплываясь на их изнанке. Картофельный Боб захлопал глазами — всё видимое небо было в облаках, они по овечьему сгрудились в зените, а ветер подгонял из-за края горизонта всё новых и новых. Им уже становилось тесно в небе. Облака наваливались друг на друга, задевали друг друга боками, высекая редкие дождевые брызги.
Они не слились ещё в единую массу, всеобщую и дырявую… не начали ещё темнеть, пропитываясь обильной влагой из самой глубины — и оттого дождь пока не шёл. Но сырости и ватной пелены в небе было вполне достаточно, чтобы утихомирить жестокое солнце, которое сожгло голову бедного дядюшки Туки. Подумав о нём, Картофельный Боб простужено хлюпнул носом и оглянулся вокруг.
Даже там, вдали, где горы уходили обратно под землю и начинался пологий извилистый спуск — терновник, растущий по краям пропасти, загораживал собой асфальтовую полосу шоссе, и, чтобы увидеть хотя бы её обочину, Картофельному Бобу пришлось подняться на ноги и даже вытянуться на цыпочки. Он осторожно упёрся носками в груду грампластинок, что так и норовили разъехаться… и выпрямился. Дно пропасти никуда не девалось — зияло под самым боком, лишая Картофельного Боба чувства равновесия, придавая его движениям особую шаткость и неуклюжесть. Он понемногу отступил от мягкого края, хрустя ногами по золотым и серебристым кружкам в центре пластинок — доковылял до первого встреченного валуна и вялой улиткой переполз через его гранитное темя.
Великий Каньон был пуст на всём видимом протяжении — не считая мёртвой собаки, Картофельный Боб был здесь единственным существом из плоти, и уж точно единственной живой душой меж её вертикальных и неприступных каменных стен.
Не было больше никакого Буса, рокочущего наверху у обочины… и Картофельный Боб, хоть и не в силах был осознать свою тревогу рационально — всё же огорчился тому, что тот уехал. Одиночество застало его в настолько отрезанном от мира месте — это было совсем не одно и то же, что привычное одиночество на его картофельном поле.
И ещё… нигде, сколько Картофельный Боб не вставал на цыпочки и не вытягивал шею — не было видно ни самого дядюшки Туки, ни пепла с его головы.
Должно быть, — с жалостью подумал Картофельный Боб, — солнце сожгло его до самых подмёток…
Или он не удержался на краю пропасти и упал на самое дно — в топкий ил ручья. Бедный дядюшка Туки.
Картофельный Боб вздохнул и попытался сгрести свои мысли в кучу — как собирал бы рассыпанную корзину картофеля. Он представил себе, как пустой Бус, без водителя на привычном месте, мчится дальше по шоссе…, а плетёная рукоять руля вращается сама собой. Бус уехал на ту сторону железной паутины — теперь, когда дядюшки Туки не стало, и Бусу незачем было более сдерживать свой вечный бег около участка шоссе, на котором тот умер…
О том, что вместе с Бусом исчезли и все прочие пассажиры — Картофельный Боб как-то и не подумал…
Дядюшку Туки он знал, и потому жалел, но прочие люди — только пугали его своими криками. Что было ему до них? Он горевал лишь о дядюшке Туки: сердитом, но хорошем, который спасал его много раз — сначала от этих крикливых незнакомых людей, потом от пропасти, от надвигающегося каменного дна… и, наконец, от солнца — пусть и ценой своей собственной жизни.
Ещё он думал о дядюшке Чипсе — тот ведь отдал ему пиждак Папаши и отдал шляпу, которую Картофельный Боб потерял. Какой же он растяпа! Ему было отчаянно стыдно — теперь, без этой шляпы, и дядюшка Чипс не сможет поехать на своем тягаче за поворот шоссе, как он мечтал… и как говорил о том с Картофельным Бобом. Слишком дорогую цену заплатил Картофельный Боб за своё неуклюжее любопытство — смерть одного доброго дядюшки и вечное заточение в их маленьком городке для другого. Совсем непомерная выходила цена для одного неполного дня…
От этой мысли у Картофельного Боба подогнулись ноги… он опять уселся среди грампластинок, сомкнув колени и обхватив их руками.
Та пустота, что поселилась сегодня в его груди —
