Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Картофельный Боб в ужасе отвёл взгляд от красного лица дядюшки Туки и посмотрел на солнце — такое же красное, столь же исходящее гневом и жаром. Этот неосторожный взгляд был воспринят рассерженным солнцем, как вызов, и оно поспешило ослепить Картофельного Боба — суматошные круги разом замельтешили у того перед глазами… яркие бесформенные пятна, наползающие одно на другое.
Картофельный Боб наглухо загородился ладонями, но они больше не помогали, просвечивались солнцем насквозь — словно не руки, а тонкие листья с дерева положил Картофельный Боб себе на глаза… солнце лишь сжалось за ними в узкий опаляющий луч, высветив каждую прожилку вен, каждую хрупкую косточку… И Картофельный Боб вспомнил вдруг — что темя его голо, что на нём нет шляпы, которую добрый дядюшка Чипс строго-настрого велел ему постоянно держать на голове.
В панике Картофельный Боб облапил свою голову — и точно, никакой шляпы там не было, только спутанные нечёсаные патлы.
Он зашарил по гравию обочины…, но шляпы, разумеется, не оказалось и там.
Наверное, — понял Картофельный Боб, — шляпа упала в пропасть… Упала на самое дно… Сорвалась с головы, когда Картофельный Боб и сам туда летел… Должно быть, именно в тот момент, когда сердитый дядюшка Туки спасал Картофельного Боба, ухватив его за ногу своей веревкой…
Он обернулся на край Великого Каньона — качнулась по его кромке Последняя Трава… возмущенно встрепенулся понизу колючий терновник. Взгляд Картофельного Боба затравленно метнулся туда и отдёрнулся, будто обжёгшись о пустоту. Шляпа точно пропала там — спланировала куда-то на склон одной из мусорных куч, стала частью ядовитой почвы… Соединилась с прочими обломками мира…
Это было ужасно… В довершении ко всем бедам, и так собравшимся вокруг него толпой — ещё и шляпа потеряна для него теперь. Он уже чувствовал, как потрескивают его волосы, скукоживась от близкого солнечного жара…
Он загораживался от этого жара прозрачными ладонями — такими же бесполезными, как ветер, блуждающий в пустоте… как мёртвая вода на дне пропасти…
Сердитый дядюшка Туки тем временем вдруг и впрямь поднял руку к своей красивой фуражке — попытался ухватить её за лаковый козырёк, но не обнаружил его на обычном месте. Тогда он вслепую зашарил ладонями, завертел фуражку на голове, пока козырёк и значок Гильдии Перевозчиков над ним не попались под руку.
Картофельный Боб замер — не в силах поверить, что дядюшка Туки сейчас сделает это!
Он видел, как начиналось движение большой загорелой руки к козырьку… видел, как пальцы дядюшки Туки сомкнулись на нём, неожиданно побелев незагорелой плотью из-под ногтей… Если Картофельный Боб не свихнулся окончательно, то рука дядюшки Туки была намерена приподнять фуражку за козырёк и, возможно — даже снять её с головы, показав солнцу неприкрытое темя…
А ведь дядюшка Туки стоит сейчас в полный рост… — тут же пришло ему на ум, — и ему придётся куда хуже, чем Картофельному Бобу. Ведь Картофельный Боб лежит плашмя, полузакопавшись в гравий, как ящерица, и его голова гораздо дальше от солнца, чем окажется сейчас голова дядюшки Туки.
Он видел, что солнечная сковорода в небе тоже заприметила неосторожное движение дядюшки Туки, и тоже угадала его намерения — она дрогнула и вся засветилась, нависла над ними злорадно и выжидающе… до предела прибавила жара и яркости. А дядюшка Туки стоял прямо под нею и, не догадываясь ни о чём — тянул кверху козырёк своей красивой синей фуражки.
Бедный дядюшка Туки, — только и успел подумать Картофельный Боб.
Почему он до сих пор не знает, что нельзя обнажать голову, находясь на этаком солнцепеке? И почему дядюшка Чипс не предупредил его?
Бедный… бедный и глупый дядюшка Туки…
Картофельный Боб хотел было закричать и предупредить дядюшку Туки об опасности, предупредить о глупости, которую тот собирается сделать… но, как это часто с ним бывало — разволновавшись, он позабыл все слова, которые следовало выкрикнуть. Немудрено — в его мыслях была сплошная клокочущая каша. Слишком уж многое Картофельный Боб увидел и почувствовал за одно короткое утро.
Он напрягся, пытаясь выдавить эти потерявшиеся слова из своей головы, как давил бы занозу из пальца, но в итоге — лишь обессиленно затрепетал щеками.
А непоправимое всё-таки случилось — загорелая рука дядюшки Туки уже тянула кверху козырёк фуражки, и та уже следовала за козырьком, покидая голову. Солнце спикировало на них, как объятая пламенем птица — с налёта забившись под фуражку, в синюю тень под нею… нетерпеливое настолько, что почти подталкивало дядюшку Туки под локоть. От потрясения ли… или же от неотвратимости беды, но у Картофельного Боба вдруг прояснилось в голове — забытое нужное слово само выпрыгнуло с языка, но кровожадное солнце и тут было начеку — оно тотчас опять нестерпимо полыхнуло по его глазам, залепило Картофельному Бобу рот… кляп горячего горького воздуха протолкнулся в его горло и затвердел там… и вместо окрика, который мог бы спасти пусть и сердитого, но всё равно бедного дядюшку Туки — у Картофельного Боба получилось выдавить лишь жалкое и невразумительное «мя-мя-мя…»
Ничего не прибавили эти немощные слова к гулу ветра, что бесцельно сновал за краем обрыва.
Никого они не спасли, и ничего не изменили. Видимо, полагаться на слова — вообще не стоило…
Ничего нельзя было сделать…
Дядюшка Туки снял свою фуражку, и тотчас солнечная сковорода опустилась… нет — обрушилась на него сверху. Под фуражкой тоже было мокрым-мокро… должно быть не меньше, чем мокро было в подмышках дядюшки Туки — Картофельный Боб услышал масляное скворчание пота, словно это племянник тетушки Хаммы на заднем дворе её ресторанчика уронил нежный кусок бекона на гриль. Картофельный Боб даже увидел клубы пара, что перекрученным столбом прянули от голой головы дядюшки Туки. Этот пар был жёлт, как дым от сжигаемой палой листвы.
Мгновением позже Картофельный Боб понял, что это и был дым!
А как же могло выйти иначе? Пот в волосах дядюшки Туки просох моментально, только и успев, что заскворчать… А в следующее мгновение — голова дядюшки Туки вспыхнула… сразу вся… беззвучный рыжий огонь распрямил шевелюру дядюшки Туки и поглотил её — волосы, вставшие торчком, пылали, как костёр… как подожжённая сухая копна… как пожар на спелом злаковом поле…
Тёмно-рыжий огонь источали плотные корни волос… ярко полыхали отдельные пряди, посылая дрожащее
