Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Картофельный Боб и позабыл о времени.
Позабыл о неприступности каменных стен и выборе пути. Ему было так легко и спокойно сейчас — он смотрел только вперёд, на пушистый парашютик, что вёл его сначала с кучи на кучу, постепенно поднимаясь по ним всё выше и выше…, а потом повёл наискось через склоны незнакомых холмов.
Наступая куда придётся, он временами успевал почувствовать сквозь расползающиеся носки все неровности почвы, но не разу не поймал пяткой ни гвоздя, ни острого камня, ни стеклянного осколка…, а потому и не посмел догадаться, что пересекает напрямик тот холмистый мир, по которому Бус однажды протащил его такими немыслимыми зигзагами.
Городок Мидллути — оставался там, где вечером должно было зайти солнце…, а сейчас были облака и дождь — он то переставал, то вновь принимался сыпать сверху. И солнца нигде не было видно — оно пряталось, таилось в сырых складках Срединных Предгорий, лишь иногда оставляя в небе тусклый размазанный след, по которому никак не определить направления…
А белый пушистый парашютик — летел, всё так же раскачиваясь перед лицом Картофельного Боба — уже слишком высоко поднявшийся, чтобы тревожиться от его запалённого дыхания, но всё ещё достижимый… и взглядом… и немым восторженным обожанием…
Оставим пока Картофельного Боба здесь — наедине с настоящим чудом…
Глава 14. Роберт Вокенен
Как он и предполагал — в этом чёртовом городишке не оказалось ни одного приличного магазина.
Пройдя весь городок насквозь — от треклятого фермерского поля до бус-станции на противоположной окраине — Роберт Вокенен успокоился настолько, что снова начал ощущать раздражение вместо той смеси холодной тоски и бессилия, что успела стать его новой философией…
Городок был невелик почти до прозрачности — несколько коротких улиц, идущих примерно параллельно. В просветы меж домов был виден бескрайний асфальтовый федеральный простор. Веяло оттуда мокрым шоссе и прибитой пылью. Ошалевшая от сырости мошкара танцевала над лужами. Обречённо перебрёхивались между собой лежащие по конурам собаки, спрятав искусанные морды под лапами…
Роберт Вокенен опасливо прошёл мимо пары таких низких заборчиков и крытых террас, потом пересёк наискосок улицу, граничащую со съездом на шоссе, а потому довольно широкую в этом месте. Он оглянулся на пару вывесок, обращённых к шоссе, а не к городу… потом свернул в переулок, на дальнем конце которого маячил качаемый ветром ковыль, так обожающий обочины. Там городок окончательно смыкался с федеральной трассой, присосавшись к ней, словно хитрый полип к жёлобу искусственного канала.
Роберт Вокенен, шагая по улицам, всё наливался и наливался раздражением, и уже думал об этом городке, как о полипе — бесформенном комочке ленивой слизи, чья жизненная стратегия — вечно висеть на чьём-нибудь зудящем подбрюшьи, питаясь теми крохами, что проносит мимо мутный поток.
Ему не попалось по дороге ни единого человека.
Что за сонное придорожное царство? — подумал Роберт Вокенен о городке, неприязненно осматриваясь.
Эта оцепенелая летаргия нарушалась, должно быть, только прибытием буса — вот тогда городок и оживает. Или, что вернее, принимает вид ожившего — оставаясь на деле всё таким же снулым и дремлющим под коростами своих черепичных крыш.
Едва Роберт Вокенен дал определение этим безлюдным улицам, то и сам тотчас будто попал в безвременье — перестал слышать звук собственных шагов. Под ногами тут был не асфальт, и не чавкающая околесица грунтовой дороги, а утоптанный песок… перемешанный в равных долях с каменной крошкой. Роберт Вокенен понял это, когда попытался ковырнуть дорогу носком туфли. В жару такая смесь, должно быть, отчаянно пылила, но в дождь она не давала грязи, пропуская воду сквозь себя.
Ну, хоть на том спасибо.
Он прошёл дальше, всматриваясь в полинялые буквы вывесок. Чёрт-те что… Они все были развернуты под таким углом, чтобы быть хорошо читаемыми с шоссе…, а ведь он пришёл не с шоссе, а с раскисших картофельных полей…
В городке не было здания федерального вокзала, только стеклянная будочка, блестевшая сбоку от шоссе. Видимо, она и была местным фокусом зрения — той линзой, которая вооружала взгляд приезжего люда. Все вывески и надписи были созданы специально для неё. А всем прочим — оставалось лишь пялиться на слепые затёртые куски фанеры, уляпанные кляксами только что окончившегося дождя… будто родимыми пятнами.
Роберту Вокенену показалось странным — что, хотя у этого городишки не было здания вокзала, но зато имелась привокзальная площадь. Каждый, сошедший на обочину шоссе — через десяток шагов должен был оказаться на широком пустыре, куда и втискивали свои приветливые морды парадные стороны магазинов, мастерских и закусочных. На пустыре, как и положено месту федерального присутствия — был настоящий асфальт… правда, невидимый сейчас под чёртовой прорвой неглубоких, но разновеликих луж.
Роберт Вокенен остановился посреди площади и обвёл взглядом всё это. Городок словно корчил ему рожи — ухмылялись вывески, пристально отблёскивали стёкла нескольких витрин. Зато бесчисленные лужи — слепили. На площади тоже было совершенно безлюдно, только у одной из бесцельно распахнутых дверей валялась большая линяющая собака — пучки шерсти вразнобой торчали из пегого бока.
Роберт Вокенен засмотрелся на собаку, и она почувствовала его взгляд — подняла голову и часто-часто задышала, вывалив ленивый розовый язык.
Роберт Вокенен крутнулся на каблуках — ему почудился приближающийся звук мотора от шоссе. Он поспешил туда, к стеклянной будочке…, но вовремя понял, что этот звук никак не может издаваться бусом, и умерил темп. Рокот мотора, что накатывался сейчас на городок — был слишком отрывистым, слишком бренчащим, чтобы нести солидных пассажиров из одной дали в другую. Он мог принадлежать, разве что, какой-нибудь местной колымаге.
Роберт Вокенен на всякий случай всё равно поискал её глазами… и вскоре увидел — разлапистую чёрную запятую, вихляющуюся по шоссе. Она приближалась, медленно и неуклюже — то замедляясь до полной остановки, то поддавая газу и шуму… и тогда сизые клубы топливных выхлопов несколькими шлейфами окружали её со всех сторон.
Чем ближе она подкатывала, тем размашистее и ломанее становилась её траектория. Роберт Вокенен даже отпятился подальше за обочину — из опасения, что эта колымага, чего доброго, соскочит с асфальта и придавит его.
Но колымага так и протарахтела мимо — шаткая, как табуретка на слишком высоких и узких колёсах, и такая же угловатая… с дырчатым кожухом вместо кабины и деревянным
