Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лессар, брошенный своим войском, не знал, как ему поступить, но тут Наполеон, высвободившись из рук солдат, подошел к нему, спросил его об имени, звании и заслугах и сказал: «Друг мой, кто сделал вас командиром батальона?» – «Вы, сир». – «Кто сделал вас капитаном?» – «Вы, сир». – «А вы хотели стрелять в меня!» «Да, – возразил храбрец, – чтобы исполнить свой долг». И с этими словами он вручил свою саблю Наполеону. Тот взял ее, пожал капитану руку и без малейшего раздражения сказал: «Приходите ко мне в Гренобле». Жест и интонация Наполеона указывали, что он взял саблю этого достойного офицера только для того, чтобы вернуть ее ему. Обратившись к Друо и Бертрану, он заявил: «Всё кончено, через десять дней мы будем в Тюильри». И в самом деле, после такого события вопрос казался решенным, сомнений в том, что Наполеон снова будет царствовать, не оставалось. Правда, как долго, никто не знал.
Спустя несколько радостных минут, покоренные в Ла-Мюре войска смешались с войсками, прибывшими с Эльбы, и все вместе двинулись к Лаффре и Визилю. По дороге им встретились воодушевленные приверженцы Империи, выбежавшие навстречу Наполеону и возвестившие, что из Гренобля к Ла-Мюру движется целый полк. Вскоре, в самом деле, вдалеке появилась колонна. Это был 7-й линейный под командованием полковника Лабедуайера. Молодой Лабедуайер был тесно связан семейными узами с домом Бурбонов и, следовало полагать, был ему предан. Однако в глубине души он таил чувства, противоположные происхождению и родству, и хранил самую горячую привязанность к Наполеону и к славе французского оружия. Собрав свой полк на одной из площадей Гренобля, он приказал достать орла 7-го полка, воскликнул: «Да здравствует Император!» – и, потрясая мечом, воззвал к своим солдатам: «Кто любит меня, пусть следует за мной!» За ним пошел почти весь полк, выдвинувшись на дорогу в Ла-Мюр под неистовые рукоплескания жителей.
Наполеону передали все эти подробности, способные окончательно рассеять беспокойство, если таковое у него еще оставалось. Когда 7-й приблизился, Лабедуайер спрыгнул с лошади и бегом бросился к Наполеону, а тот, в свою очередь, спешился, принял полковника в свои объятия и с чувством поблагодарил его за добровольный переход на его сторону в минуту, когда положение еще оставалось неясным. Лабедуайер отвечал, что действовал так, чтобы восставить униженную Францию, а затем, с сердечной доверчивостью человека, не владевшего собой, сказал, что Наполеон найдет нацию весьма переменившейся, что ему придется отказаться от прежней манеры правления и что он сможет царствовать только при условии обновления режима. «Знаю, – отвечал Наполеон, – я вернулся, чтобы восставить вашу славу, спасти принципы революции и обеспечить вам свободу, которая была нежелательна в начале моего правления, но теперь стала не только возможна, но и необходима».
Наполеон прошел через Визиль, где встретил самый радушный прием, и продолжил путь в Гренобль, куда прибыл в девять часов вечера того же 7 марта. За шесть дней он преодолел с вооруженным войском путь в восемьдесят лье: беспримерный в истории марш. Усердное содействие населения, доставлявшего лошадей и подвозившего солдат, чрезвычайно облегчило осуществление этого чуда скорости.
Гренобль был охвачен смятением. Узнав об уходе 7-го полка, Маршан приказал закрыть городские ворота и отдать ключи ему на хранение, что не помешало некоторым замешкавшимся солдатам попрыгать с укреплений и присоединиться к товарищам. Потрясенные дворяне попрятались по домам; буржуа, раздираемые радостью отмщения и страхом перед грозившими Франции несчастьями, едва показывались. Предоставленные себе простые жители города и офицеры на половинном жалованье метались по улицам с криками «Да здравствует Император!». Доведенные до последней степени возбуждения известием о событии в Ла-Мюре, люди бросились к городским воротам и, обнаружив их запертыми, столпились на укреплениях, нетерпеливо высматривая вдали колонну с острова Эльба.
Когда Наполеон показался ввиду Гренобля, толпа разразилась радостными криками. Народ, собравшийся на укреплениях, бросился к воротам, пытаясь их открыть, а снаружи их пыталась выломать толпа крестьян. Ворота уступили этому двойному натиску и обрушились в ту самую минуту, когда во главе своих солдат появился Наполеон. Он с величайшим трудом пробрался через теснившиеся толпы и остановился в гостинице «Три дофина».
Когда стало известно о его приближении, власти города исчезли. Маршан уехал в департамент Монблан, чтобы собрать там остатки войск и попытаться до последней минуты выполнять свои обязанности. Префект, смущенный своими прежними отношениями с Наполеоном, бежал из страха, что если увидит его, то преступит свои обязанности. Фурье направился в Лион, велев извиниться перед своим бывшим повелителем за столь внезапный отъезд. Наполеон не захотел остановиться ни в префектуре, ни в здании военного округа и остался в гостинице, поставив себе в этой экспедиции за правило всюду оплачивать свои расходы, дабы отличаться от Бурбонов, визиты которых становились тяжким бременем для посещаемых ими провинций.
Устроившись в скромных покоях, Наполеон стал принимать тех, кто ему представлялся, и провел вечер в беседах с мэром, муниципальными властями и войсковыми командирами, время от времени показываясь в окно, чтобы удовлетворить нетерпение народа. Официальный прием властей департамента, равно как и смотр войск, он отложил на следующий день.
Первую половину утра 8 марта Наполеон потратил на приказы, организуя свое правление в завоеванных краях, а затем принял представителей гражданских, судебных и военных властей. Все они, поздравляя его с успехом и предрекая еще более полный триумф в движении на Париж, радовались, что он вернулся, чтобы восставить попранные принципы Революции. Между тем, заверяя его в своей преданности, все смело говорили, что он должен подготовить новое правление, совершенно отличное от предыдущего, правление мирное и либеральное. Хотя почтение к едва восстановленной власти Наполеона было велико, с ним говорили уже не как с всесильным властелином, а как с главой свободного государства. На лицах, по-прежнему выражавших любопытство и восхищение, не обнаруживалось более униженной покорности, появлявшейся прежде при всяком появлении императора.
Наполеон не выказывал ни смущения, ни недовольства, был спокоен, безмятежен и будто сразу вжился в новую роль. Всем, кто с ним беседовал, он говорил,
