Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он любезно выслушал всё, что сказали ему Фуше и другие, желавшие придать себе весу. «Понимаю, – ответил он наконец, – вы составили заговор, и хотелось бы верить, – улыбнулся он, – что ради меня. Я же заговоров не составлял. Моими единственными корреспондентами были газеты. Когда я понял, как обращаются с армией, приобретателями государственного имущества и вообще со всеми людьми, примкнувшими к делу Революции, я более не сомневался в чувствах Франции и решил прийти и освободить ее от влияния эмигрантов. К тому же я был уверен, что меня хотят похитить и перевезти в тропики. Я выбрал минуту, когда конгресс собирался разъехаться, а ночи были еще довольно длинны, чтобы прикрыть мое бегство. Высадившись на берег, я предстал перед солдатами и спросил их, хотят ли они стрелять в меня. Они ответили мне криком «Да здравствует Император!». Крестьяне подхватили этот крик, добавив к нему «Долой дворян, долой священников!». Они следовали за мной от города к городу, а когда не могли идти дальше, предоставляли другим провожать меня до Парижа. После провансальцев меня сопровождали дофинцы, после дофинцев – лионцы, после лионцев – бургундцы, а настоящими заговорщиками, подготовившими для меня стольких друзей, оказались сами Бурбоны. Теперь нужно воспользоваться их ошибками, да и нашими тоже, – добавил он, склонив голову. – Речи не может быть о возвращении к прошлому.
Я пробыл на острове Эльба целый год, и там, как в могиле, я услышал голос потомков. Теперь я знаю, чего следует избегать и чего следует желать. Я хочу мира и обязываюсь верно исполнять Парижский договор, хотя сам никогда бы его не подписал. Я написал в Вену жене и тестю и предложил мир на этих условиях. Несомненно, нас ненавидят, но если мы оставим всем то, что они взяли, быть может, выгода заглушит недобрые чувства. У Австрии есть веские причины пощадить нас. Англия раздавлена долгами. Только Александр из тщеславия и пруссаки из ненависти будут пытаться начать всё заново, но неизвестно, последует ли за ними кто-нибудь. К тому же мы будем готовы, и, если нас не послушают, когда мы предстанем перед Европой с Парижским договором в руках, мы будем молить Бога о помощи и, надеюсь, снова победим. Но я хочу дать Франции не только мир, но и свободу, – продолжал Наполеон. – Наша роль состоит в том, чтобы решительно и верно сделать то, что не сумели сделать Бурбоны. Они потревожили законные интересы Революции и оскорбили нашу славу, пожелав при этом обласкать военачальников: нужно защитить эти интересы и восставить славу. Более того, нужно открыто дать свободу, которую они дали вынужденно и насильно и, предоставляя ее одной рукой, другой рукой отнимали. Я любил безграничную власть и нуждался в ней, когда старался восстановить Францию и основать огромную империю. Ныне я в ней больше не нуждаюсь. Пусть мне позволят умиротворить или победить захватчиков, и я удовольствуюсь властью конституционного короля. Единственная слава, к которой я стремлюсь, – спасти дело Революции, обеспечить нашу независимость и подготовить конституционный трон моему сыну. Я сочту себя достаточно сильным, если выполню эти задачи. После первых хлопот по реорганизации армии и восстановлению отношений с Европой, я вместе с вами займусь пересмотром наших институций и приспособлением их к нынешнему состоянию умов. И мы без промедления, завтра же, вернем свободу прессе. Свободу прессе! – воскликнул Наполеон. – Зачем мне теперь опасаться ее? После того что газеты писали целый год, им больше нечего сказать обо мне, но осталось еще многое, что можно сказать о моих противниках».
Эти речи, обращенные то к одним, то к другим, с бесконечным умом, непринужденностью и полной видимостью доброй воли, столь хорошо отвечали положению и всеобщей озабоченности, что никому не пришло в голову усомниться в их искренности. Конечно, самые проницательные, если бы волнение минуты позволило им поразмыслить, могли задаться вопросом, способен ли Наполеон подчинить свой нрав суровым испытаниям свободы. Но и прозорливцы, ослепленные событием и чудом столь необычайного возвращения, наслаждались только настоящим, не помышляя погружаться в будущее и отыскивать в нем предмет для печали.
Как бы то ни было, в привычки Наполеона не входили пустые разговоры, хотя он был красноречив и любил говорить. Сказанное им было необходимо, чтобы довести до всеобщего сведения намерениями, с какими он появился. Было у него и еще одно срочное дело – составление правительства. Желая доказать свои намерения стране выбором министров, он был вынужден весьма обдуманно подойти к их назначению, ибо они уже не могли оставаться простыми порученцами.
Тем же вечером посовещавшись с Камбасересом, здравомыслие которого он всегда ценил, и с Маре, неизменную преданность которого только что ощутил в очередной раз, Наполеон с присущей ему быстротой составил список новых министров. Многих из них довольно просто было вернуть к работе, ибо они оставались достойны ее при любом режиме. Это были, например, Декре в морском министерстве, Годен в финансах, Мольен в управлении Казначейством и Коленкур в министерстве иностранных дел. По поводу этих назначений сомнений не возникало. Иначе обстояло дело с военным министерством, внутренними делами, полицией и юстицией. Здесь требовались новые люди. О герцоге Фельтрском (Кларке), последовавшем за Бурбонами, не могло быть и речи. Но можно было выгодно заменить его человеком, которого общественное мнение указало бы само, если бы успело прозвучать: то был защитник Гамбурга маршал Даву, трудолюбивый, честный и твердый администратор, а также неустрашимый воин, соединявший с основными заслугами заслугу по случаю, ибо был единственным маршалом, изгнанным Бурбонами. Наполеон решил предложить ему портфель военного министра.
Министром внутренних дел Наполеон хотел бы назначить Лавалетта, прямота души которого равнялась прямоте его ума и с которым он привык быть откровенным уже двадцать лет. Наполеону возразили, что для столь важного поста нужен человек более видный, который лучше укажет на новые намерения правительства, и предложили Карно, честного революционера, соединявшего со старыми заслугами новые заслуги защитника Антверпена и автора «Мемуаров». Этот кандидат сразу понравился Наполеону. Карно уже завоевал его сердце, попросившись на службу в 1814 году и затем смело сопротивляясь Реставрации. Наполеон побаивался влияния его имени на республиканцев, ибо Франция, говорил он, ныне увлечена конституционной монархией, но не перестала бояться республики. Дорожа кандидатурой Карно, Наполеон придумал средство умалить значимость его имени, пожаловав ему графский титул в качестве заслуженной награды за оборону Антверпена.
Ведомство полиции было не менее важно, чем министерство внутренних дел, и
