Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо того, чтобы ломиться к неизвестным мне гостиничным людям я сделал иной остроумный ход — сходить в музей-квартиру Ататюрка. Служитель с почтением посмотрел на блокнот в моих руках и вдруг вышел, оставив меня одного. Мемориальная кровать Ататюрка и телефон с двумя полушариями звонков. Мемориальный же туалет с биде, пришедшийся весьма кстати.
Несколько пыльные диваны и стопка альбомов со старыми фотографиями.
Рядом в Лондре дух был несколько иной, хотя, впрочем, достаточно пафосный.
Бармен стал давать пощёчины музыкальному автомату, хлёстко бить по его металлической морде. Музыкальный автомат, чудовищно замедляя, крутил пластинки. Глухо и утробно звучала музыка Сальваторе Адамо. «A votre bon coeur» лилась с вязкостью хорошего кофе.
Два гигантских попугая вываливали бусины глаз — один вдруг свалился со своей жёрдочки и воткнулся головой в пол гигантской клетки.
Подруга моя запаздывала. В большом зеркале показывался то чужой женский локоть, то манящее, но всё же чужое бедро какой-то американки.
Наконец мы встретились и, взявшись за руки, пошли вдоль линии игрушечного трамвайчика. Перед нами шла пара, и мужчина доходчиво объяснял своей спутнице перипетии городской истории. Говорил он при этом по-русски:
— А потом пришли христиане-крестоносцы и отпиздили византийских христиан…
Всё это происходило на фоне башни Галаты.
04 января 2003
История про Стамбул № 15
Делать было нечего — я пошёл в хамам. Выбран был один из самых старых хамамов, которому было несколько столетий и мимо которого я два раза в день ездил на городском трамвае-электричке.
Он был настоящей, правильной конструкции — с дырками в крыше, отчего внутри стояли световые столбы, упирающиеся в пол и купол. Гулко падали даже мелкие одиночные капли, раздавались слабые водяные голоса в хамаме, сливающиеся в один странный гул, когда лежишь на разогретом круге, будто рыба на чуть тёплой сковородке. Именно в хамаме была мыльная — как пузырь — мистика и притягательность чужой культуры, которую невозможно освоить. Все мы были жертвы географии — и я, и Семёнов, и, может быть, жители этого города. Именно не история, а география гонялась за нами по улицам чужих городов как разноцветные американские пикапы.
Рядом стоял мавзолей того самого Мехмеда II, что взял Константинополь. Мавзолей стоял и рядом с чайным домиком и кладбищем, буйно поросшим каменной травой надгробий, будто старое еврейское кладбище в Праге.
Зачем-то я вернулся к теме сладостей — тем более, что рядом обнаружилась чудесная кофейня, где длился унылый звук зурны и гулко били в барабан с выбитым дном.
Ел я и настоящие турецкие сласти — что-то круглое, похожее на женскую грудь с тёмным шишаком-соском, что-то слоистое фисташковое и настоящая пахлава.
В этих сластях было странное ощущение «всего много» характерное для восточной цивилизации — a lot of… Будто ешь жареный сахар, варёный и тушёный сахар, сахар подмоченный и сахар хрустящий. А запиваешь это всё крепким сладким чаем.
05 января 2003
История про Стамбул № 16
Странные люди понесли мимо ковры — головы их были покрыты кипами ковров. Эти люди были похожи на мохнатые и пёстрые существа.
06 января 2003
История про Стамбул № 17
А вот фиг — вот вам какая история будет:
«Первый блин в Сочельник — овцам. От мора».
Вот.
07 января 2003
История про сны № 88
В ночь на Рождество всем приснились страшные правдоподобные сны.
07 января 2003
История про чудесную цитату
«С рёвом и грохотом гигантское яйцо запрыгало по кактусовому полю»…
08 января 2003
История про Стамбул № 18
Я познакомился с Семёновым за два года до путешествия в Стамбул — в иностранном городе К., где от безделья пришёл на party эмигрантов неявного происхождения.
А ещё за несколько лет до этого мне в руки попали две книги с этой фамилией на обложке. Одну из них я получил от странного юркого человека, что пристраивал её на рецензию. Книга была издана на отвратительной бумаге, хмурой и рыхлой. Но это не говорило ничего — сотни таких книг издавались в начале девяностых — за свой и прочий счёт, в целях денежного мытья и просто для удовлетворения родственников. Мне, собственно, было всё равно. К тому же, перефразируя остроту комедийного героя, иметь в России фамилию Семёнов — всё равно, что не иметь никакой. Даже Сидоров или Иванов — фамилии куда более приметные в нашем Отечестве.
С этими мыслями я принялся читать, тут же уронив два десятка страниц на пол — книга распадалась на глазах. Исчезала, истончалась — точь-в-точь как миф о возвращённой литературе.
Тем более, что книжка была политической, а, косвенно рассказанная судьба автора — настолько же традиционна, насколько обыкновенна его фамилия: университет, кафедра, война, эмиграция (правда, не Париж, а Лондон). Сборник назывался «Разделение Европы», а его заглавная статья сборника, воспринималась не без шпенглеровских ассоциаций. Семёнов задолго до фултоновской речи делил Европу (а с ней и мир) на две части — по линии Керзона. Мысль эта не нова, да ново то, как и когда это сказано.
Семёнов ещё в 1920 году отвергал возможность реставрации в России, и говорил об отдельном «плавании русского корабля»: «И пригонит ли его в европейскую гавань — Бог весть. Если и пригонит, то уж нескоро, и в ином обличье — сначала, может, пугалом, а затем — побирушкой»…
Кривой подзаборной полиграфией множились статьи разных времён и из разных изданий, включая даже выступления по лондонскому радио — автор говорил о Европе, разделённой новой этикой. Говорил, в частности, что «Европа ранее плавно переходила в Азию, а в результате последней войны эта граница стала резкой и прочной». Это была печаль историка-очевидца.
В одной из статей сборника — «Новая религиозность в России» — Семёнов пишет следующее: «Не надо твердить об атеизме в России. Если это и верно, то верно не вполне. Идеальный образ человека, по мнению советских правителей — это образ монаха. Монаха поклоняющегося особому божеству, сродни языческому — станку, заводу, трактору. Человек формально лишённый собственности, даже собственности на убогое жильё, живущий по строгому уставу рабочего общежития приобретает поистине монашеские черты.
Поклонение такого рода становится абсолютным в России.
Самым страшным святотатством (не считая покушения на жизнь
