Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЖЖ оброс системой внутренних рейтингов, многие его участники меряются количеством регистрированных читателей, количеством комментариев в записях.
Публичные и камерные приседания, а равно комплименты — очень интересная вещь. Стрелочки, которыми отмечали чужие журналы, внося их в список для чтения, были прообразом лыжных крашей (анонимными признаниями-записочками).
Было несколько стратегий общения с друзьями — отметить всех, как при обмене военнопленными. Отмечать, будто награждать за заслуги, втайне надеясь на взаимный политес. Ну и сформировать свой список, исходя просто из удобства чтения. Это все банальности, но тем не менее это модель любых человеческих отношений.
Мне будут говорить, что я слишком серьезен и угрюм. Но таким и должен быть настоящий карла, которому ясно, что за стрелки что-то вроде школьных оценок, которые приятны, но душу продавать за них не стоит. Продавать душу за почетные грамоты, оценки и звания «лучший менеджер недели» не стоит. И за внутренние рейтинги — тоже. Продавать душу не надо никогда. И набор этих банальных истин очевиден.
А что будет потом? Потом мы все умрем. Даже те, кого заморозят в надежде, любви и дорогих криокамерах родственники. Перед этим, правда, будут выпиты моря вина, родятся дети, будут съедены пуды соли и преломлены тысячи хлебов. Люди поменяют привычки, сойдутся и разойдутся снова. Это модель того, что с нами будет, что вообще бывает с разными начинаниями. Распадется это банное-кофейное-сетевое сообщество, но народ не перестанет мыться.
Хотя это все совершенно не важно. Потому как придет весна — отворяй ворота. И будет нам всем счастье.
17 января 2003
История про критерий
Настоящий мужчина должен иметь дома ящик водки, вот что я вам скажу.
17 января 2003
История про то, как я давным-давно хотел написать порнографический роман, и что из этого вышло
Вышло следующее:
Председатель профкома мягко подталкивал комсомолку к трибуне. Его потные ладони беспокойно шарили по мятому костюму, а взгляд помутнел. От него пахло вожделением…
22 января 2003
История про записки молодого специалиста
Вот я отработал уже полгода. А кажется, что совсем недавно это было… Заявился сюда — молодой, глупый, полный надежд… И вот уже полгода прошло.
Сзади сидит Геворг Погосович Казанджан, собирает свои бумажки. Увольняется Геворг Погосович, увольняется… Снял сливки и бежит. Как крыса с тонущего корабля. Впрочем, он на крысу мало похож… Да…
Вот подошёл Голубов и говорит:
— Что, мемуары пишешь?
— Пишу, — говорю, — пишу. А что ещё делать?
Что, скажите, ещё делать, когда старое сменяется ещё худшим? Когда на смену упорядоченной эпохе приходит разгон и развал? Так говорю я, молодой учёный, стучащий на пишущей машинке в опустевшем здании Гнивца. Уволился тот, уволился этот. Женя, однокурсник мой Женя Смирнов может быть исчез из жизни нашей навсегда, и никогда не увижу я его. Увольняется Елена Васильевна Сасорова… По коридору бегает кэфэмене Толик Фрадков и подписывает заявление. Ашавского и след простыл…
Один Захаров не уволился, да и то потому, что его на работе нету.
Э-эхх!
В общем, разгоняют нас. Да мы и сами развалимся.
А в час перед концом, что делать?
Да, да, тысячу раз вы правы: одарённый человек пишет мемуары, записки какие-нибудь, в конце концов… Я — бред пишу. Потому что скромен. Куда мне.
Я вот недавно хотел проводить домой знакомую даму, а она забоялась чего-то.
— Ну, — это я говорю. — Неужели я похож на насильника?
А она поглядела так оценивающе, осмотрела с головы до ног, и говорит:
— Нет, не похож.
Зараза!
Ну что ещё сказать? Про себя? А мне всё равно — я как старый ЗК — мне хужее не будет. Да…
Уйду из Гнивца, да не в вонючий ядерный институт, куда предлагает мне Каракин, а в Пушкино-Ашукино, на звероферму, к Диминым песцам под лапу. Буду жить-поживать и строить себе дом-пятистенку. А в среду женюсь, и будут у меня дети.
Старший — мальчик. Приведу его в зоопарк и покажу издали здание Института Физики Земли.
— Смотри, — скажу я ему. — Я не стал там ничем, а на нашем скотном дворе стал всем.
И он мне ответит:
— Я пойду твоей дорогой, папа.
22 января 2003
История про дневник молодого специалиста — ещё одна
Февраль. В городе неспокойно. В среду я приехал из Ленинграда, и все начали меня пугать. Одноклассница моя, дочь полковника государственной безопасности, рассказала, что её отцу в понедельник выдали пистолет и патрон.
— Один? — спросил я.
Бестактный я. Может, выдают по количеству членов семьи.
В министерствах было организовано дежурство. Печальным дежурным было наказано ни во что не вмешиваться и сидеть тихо, даже если будут бить министерские стекла. Москвичи запасались хлебом и придвигали платяные шкафы к окнам.
Но я-то, я! Я ничего этого не знал! Я был полон ленинградских мыслей и забот, а самым большим моим впечатлением было то, что жители города на Неве так обрадовались моему отъезду, что отменили талоны на сахар и чай. Но время шло. Приближалось Прощеное Воскресенье.
Отшумел День Советской Армии, но измученных рядовых и похмельных офицеров никуда не отпустили. Город был полон войсками всех разновидностей.
Итак, наступило воскресенье. Переулки за моим домом были набиты внутренними войсками. Милиционеры выглядывали из-за прозрачных щитов. Пожарные махались брандспойтами. Все ждали чего-то. Для того, чтобы проходить через оцепление я купил батон за 25 копеек. Помахивая им, я, провожаемый голодными взглядами солдат, прогуливался по улице.
Уличные сборища оказались вполне демократическими, и обошлось без драки. Скоро заморосил дождик, и стало вовсе противно. Люди, привыкшие, что в нашем богоспасаемом отечестве все катаклизмы происходят исключительно при дурной погоде, насторожились, но русского бунта, бессмысленного и беспощадного как-то не получилось, и все разошлись.
Голова моя побаливала, во-первых потому, что пришлось прослушать весь митинг, сидя у себя на кухне. Митинг, бывший у меня под окнами, на Зубовской площади, озвучивали огромными динамиками, укреплёнными на автомобильных кранах. Речи Гдляна, Афанасьева, а равно и других народных депутатов рикошетировали от стен близстоящих зданий. Пришлось запить Гдляна крепким кофе и перекурить.
Во-вторых, голова болела от перемены погоды. Наконец, мне всё надоело, и я пошёл в церковь Николы Обыденного.
