Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семёнов был одним из тех, кто говорил с Волковым. Сказать «допрашивал» было неловко. Оттенки речи теснились, наползали друг на друга, поэтому переспрашивать не хотелось — меня интересовало совсем иное место и другой год. Но старик упорно возвращался к теме перебежчиков. Видимо предательство императора генуэзскими отрядами задело что-то в голове старика, и он не мог остановиться.
Я понял, что разговор о главном нужно отложить на завтра. Впрочем, и я не удержался в рамках двадцатого века и рассказал о древнерусском боевике.
Прежде чем он сел в свою машину, где давно кусал ус турок-шофёр, мы успели поговорить об Агате Кристи. И, в частности, о выставке, посвящённой Восточному экспрессу.
Каждый из нас видел эту выставку — он не знаю где, а в Вене. Восточный экспресс стучал магнитофонными шумами, показывал нутро чемоданов писательницы, шелестел занавесками.
04 января 2003
История про Стамбул № 11
И нам принесли рыбку султанку-барабульку, что здесь была barabunya. Рыбка оправдала своё царское название и верхнюю (по стоимости) строчку в меню. Между проносящимися мимо автомобилями можно было видеть медленно ползущие по Босфору танкеры.
При этом мне было ясно, что время упущено, и теперь уже невозможно, вослед Бродскому, «заказать чай, и вдыхая запах гниющих водорослей, наблюдать, не меняя выражения лица, как авианосцы Третьего Рима, медленно плывут через ворота Второго, направляясь в Первый».
Хотя потом, мне говорили, в проливах заблудился какой то- бывший советский авианосец и бился о берега как пойманная рыба. Но это будет потом, несколько лет спустя, а тогда перед нами появилась новая съедобная рыбина — с непереводимым названием. Её сначала предъявляли. Рыбу показывали в начале — как толпе показывают приговорённого к казни короля. Повар принёс её и держал в руке как член. Поводил, встряхивал. Рыба открывала рот. Ей было дурно.
Семёнов говорил о еде с интонациями философа и диетолога одновременно:
— Не только у вас были карточки на продовольствие. У нас они были тоже — во время и после войны…
«У нас» означало — в Англии.
Я думал, что настоящим гурманом может стать только человек время от времени переживавший голодные времена. И ещё — человек немолодой, у которого любовь к пище уже слабо связана с потребностями организма.
04 января 2003
История про Стамбул № 12
Когда я проводил взглядом его уехавшую машину и тронулся дальше. Меня тут же остановил нищий и, будто настоящий Паниковский, яростно попросил миллион. И правда, на миллион — рублей восемнадцать, кажется, здесь мерилось всё. Даже жареная макрель в булке шла за миллион. Поездка в Азию и обратно на катере к такой-то матери — тоже самое. А так же странствие на городском трамвае с возвращением домой. И фунтик жареных каштанов стоил столько же.
Порванный Ататюрк, живший между страниц моего паспорта был заклеен поверх глаза скотчем. Оттого он приобрёл какой-то залихватский вид.
Меня забавляло ощущение миллионов в кармане. Битва нулей. Будто возвращение на десять лет в прошлое.
Я пошёл бродить по городу, время от времени останавливаясь для того, чтобы посидеть в кофейнях.
Моей подруге был неприятен сам процесс торговли, при котором всякая вещь, будучи изначально дорогой, стремительно теряет свою цену.
Поэтому я сорил одноглазыми Ататюрками и Ататюрками с хорошим зрением на базарах сам — одиноко и самостоятельно.
А делать это нужно было просто, весело, без надежды на прагматизм и успех — потому как вокруг толпилось огромное количество реинкарнаций Чарноты, как и он торгующими «резиновыми чертями, тёщиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе». Среди этого и сейчас современного товара меня более всего раздражал извивающийся, как змея пятнистый солдат с автоматом. Солдат полз куда-то, оставаясь на одном месте, время от времени замирая. На конце его оружия загорался огонёк, и тут же это существо начинало стрекотать как саранча.
Эти солдаты завоевали, кажется, весь мир — я видел их во множестве стран.
И здесь их беглый огонь по невидимому противнику был особенно страшен в сгущающихся сумерках. Ночь валилась на землю. Я вернулся в гостиницу, где тонко пела в потолке климатическая система.
Моя подруга спала наискосок квадратной кровати, и рельеф серой поверхности простыни был странен, будто горная граница Европы и Азии.
Этот горный мир был лишён скидок. Где нет денег, там нет и скидок, и сбивания цены.
04 января 2003
История про Стамбул № 13
Я пошёл курить в кресла в холле. Там можно было медленно пускать кольца дыма, пыхтеть трубкой. В углу, напротив моего кресла стояла молитвенная раковина — мраморная и печальная, будто отпиленная от уличного фонтана для омовения.
А через балкон второго этажа доносилась шаркающая поступь отдыхающих от смены «наташек» — вечер у лестницы, у двери на лестницу во двор, откуда через проём, его стальную раму доносился звук тарелок, что мыли в преддверии утра, крики обслуживающих турок, где мигали несколько необязательных ламп, и торчала пара освещённых минаретов.
04 января 2003
История про Стамбул № 14
Настало хмурое утро — будто память о Гражданской войне и осевших здесь белых офицерах.
Я знал подробности Севрского договора двадцатого года о потери Восточной Фракии, Измира и Эдирнны.
Турция испытала не просто поражение, но и унижение, всё стояло на краю. Но в апреле Мустафа Кемаль был назначен главой страны, навешал пиздюлей грекам и по лозаннскому договору 1923 года вернул всё утерянное.
Кемаль стал не Сталиным для Турции (о чём говорят многие путешественники вспоминая его портреты за ветровыми стёклами автомобилей и на видных местах в кофейнях). Кемаль стал тем, чем стал для России Пётр I. В октябре двадцать третьего он основал Турецкую республику (султанат пал за год до этого), в 1925 он победил на выборах и перенёс столицы в Анкару. В ноябре 1928 он насадил как картошку новый латинский алфавит.
Всё это было чрезвычайно симптоматично — кризис империи, военные поражения, что сменялись победами, перенос столицы, секуляризация, и, наконец, гражданский шрифт.
Даже череда военных переворотов, что случилась после его смерти повторяла (с известной натяжкой) наш восемнадцатый век.
С этой интонацией я шёл в Пера-Палас, по дороге вспомнив, что забыл позвонить Семёнову. И правда, всё в гостинице
