Читаем без скачивания Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

Я сказал, что мы с Тайсто нарушили закон о налогах невольно. Мы попали на зубок налоговым чиновникам из-за собственного незнания и неумения, а настоящие злостные неплательщики налогов и жулики вполне безопасно живут на родине и в День независимости танцуют вальс в президентском дворце, позвякивая орденами на груди[53].

Ринне, однако, слыхал, что нас — каждого — судьба наградила тут квартирами в рядовом доме и бассейном, Тайсто ответил, что у человека должен быть определенный набор земных благ, в качестве наград за многолетнее вкалывание. Ринне рассказал, что уже скоро тридцать лет, как он вкалывает на дорогах Америки, но в карманах его жилетки осталось не много долларов, сколько ни старайся, не говоря уже о квартире в таком доме с бассейном: его деньги всегда уходили в чужие бумажники. А он заработал лишь мозоли на ладонях.

Я попытался перевести разговор на другое, спросил, где Ринне родился. Он рассказал, что родился в Мичигане, в финском районе, куда его отец приехал из Финляндии в 1921 году, как раз перед тем, как США закрыли границу для эмигрантов, и вскоре после того, как в Финляндии было основано фашистское государство и порабощен рабочий класс. Отец его был пропитан коммунистическими идеями, поэтому не согласился жить там в рабстве, получил американский паспорт и уехал за океан, думая, что Америка — страна свободы, где даже бедняк имел бы возможность жить по-человечески. Однако вскоре он все же заметил, что и здесь милосердия не больше, чем на родине, что и здесь рабочему человеку затыкают глотку раньше, чем он успеет открыть рот. Отец завещал детям марксистское мировоззрение и учение о неразрешимых классовых противоречиях, и это, почти единственное, что досталось в наследство от отца, Ринне, по его словам, старался хранить.

Тайсто сказал, что такой удалой речи он не слышал даже на майских праздниках в Эвиярви, в Васикка-Ахо, а уж это место известно как гнездо коммунизма в Южной Похьянмаа. Ринне подозревал, что у Тайсто вообще не было ушей для того, чтобы слушать речи финских рабочих. Я сказал, что нам не стоит между своими-то заводить свару. Ринне утверждал, что в Америке «мясников» всегда держали в узде. Я сказал, что был раньше владельцем фабрички половиков, а еще раньше — наладчиком машин, производящих бумажные мешки на заводе Шоумана в Пиетарсаари. Ринне считал, что и таких тут приведут к порядку.

Прораб пришел гнать нас на работу. Мы шли все четверо в ряд, молча, туда, где машины уже поливали водой разровненное полотно дороги. Прораб велел Ринне править бульдозером, сказал, что эту машину нельзя останавливать, даже если бы пришли проверять разрешения на работу; у Ринне разрешение, конечно же, имелось. Ринне спросил, в порядке ли наши разрешения на работу. Прораб заверил, что сюда не берут людей, у которых дела с чиновниками не улажены. Ринне сказал, что никогда в жизни не стал бы работать вместе с незарегистрированными «дикарями». Прораб заверил, что здесь все до единого состоят в профсоюзе.

Ринне в сомнении посмотрел на землекопов, стоявших на обочине, и ему казалось, что по крайней мере два мексиканца никогда не состояли в организующем трудящихся профсоюзе, он пошел к ним и попытался поговорить с ними по-английски. Они пожимали плечами и что-то длинно объясняли по-испански. Конголезский парень опять подошел, встал передо мной, поднес почти к моим глазам сжатую в кулак руку и, шевеля большим пальцем, просунутым между указательным и средним, смеялся и повторял: «Мейкс гуд, яах?!» Я не мог не рассмеяться, глядя на его радостную рожу и большой палец, высунутый из черного кулака и казавшийся белым. Я с силой оттолкнул негра и спросил, решился ли он уже продать мне одну из своих жен. Негр поинтересовался, сколько я заплачу, я пообещал десять коров. Он счел это недостаточным, кроме разве что за самую старшую из жен, которую, однако же, он не хотел продавать мне, поскольку мы друзья. Мы ждали, пока заведут машины.

Отто подъехал на своем катке и принялся утрамбовывать политую землю, мы пошли туда, где самосвалы ссыпали свой груз, который Ринне уже разравнивал бульдозером, и принялись укладывать основу дороги.

С самого утра сделалось жарко, работа была' не очень трудной, если научился не особенно стараться и не делать лишнего; машины работали, и нам только надо было поспевать за ними. Ничего другого от нас не ждали.

Во время перерыва на обед Отто, Тайсто и я подкреплялись вместе, и к нам подсел Ринне. Он тут же принялся рассказывать о комиссиях по расследованию, которые после «мятежа» 1918 года были образованы тут и в Канаде, чтобы выяснить, какой настрой у приехавших тогда из Финляндии эмигрантов. Он тоже слыхал, что в двадцатых годах в Америку уехало много белофиннов, поскольку коммунисты в Финляндии делали рабочие места опасными для белых и тем частенько приходилось работать, рискуя жизнью; на стройке, например, не знали, когда кирпичи свалятся на голову, или провалятся строительные леса, или сыпанут сверху мусор на затылок, и рабочих, воевавших на стороне белых, каждый раз «высиживали»[54] с работы. Ринне рассказал о справке Вимпелисяяксярвиского профсоюза, которая была у его отца, что он не участвовал в классовой войне на стороне белых, и с такой бумагой он был в этой стране желанным человеком на любой работе, где заправлял бдительный рабочий класс. По мнению Ринне, такую же проверку удостоверений товарищей следовало бы теперь ввести повсюду во Флориде. Я спросил, уж не из-за нас ли. Ринне сказал, что не только из-за нас, а вообще из-за подозрительного элемента, который опять начал переселяться из Финляндии в Штаты без разрешений на это и организовывал себе за большие деньги условия жизни лучше, чем были у родившихся в этой стране граждан.

Отто посмеивался и угощал нас пивом. В походном холодильнике оно сохранялось всю первую половину дня прохладным и было приятным в жару. Я сказал Ринне, что нам было бы лучше всего забыть все недобрые дела наших отцов, жить между собой в мире, так, как и в Финляндии люди живут. Ринне снова рассердился, сказал, что никогда в жизни не согласился бы работать рядом с сыновьями белогвардейцев, он скорее пустил бы себе пулю в лоб из имевшегося у него «смит-и-вессона». Тайсто предположил, что револьвер достался ему в наследство от отца. Ринне спросил, почему он так подумал. Тайсто ответил, что у него есть глаза на то, чтобы видеть, и уши на то, чтобы слышать.

Тайсто вспомнил, как