Читаем без скачивания История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фуше открывался собеседникам не в одинаковой степени. С теми, кто входил в обычный круг его доверенных лиц, он был более откровенен, нежели с остальными, но опасения относительно того, на что способен Наполеон по возвращении в Париж, выказывал всем. «Он возвратится как одержимый, будет предлагать вам чрезвычайные меры и требовать все ресурсы нации, чтобы распорядиться ими самым отчаянным образом, – говорил он. – В прошлом году Наполеон был готов уничтожить Париж;
можете себе представить, что он задумает теперь, когда ему приходится выбирать между смертью и тесным узилищем; и будьте уверены, если вы не проголосуете за то, чего он потребует, он распустит палаты, чтобы получить в свое распоряжение всю полноту власти». Угроза роспуска палат была средством, которое Фуше использовал с первых дней их созыва и уже успел ощутить его действенность. Ведь представители, облеченные властью всего три недели назад и, по мере того как слабело влияние Наполеона, начинавшие чувствовать себя хозяевами страны, трепетали при мысли, что их отправят по домам, а Франция останется во власти безумца, который в прошлом году готов был взорвать пороховые склады Гренеля, а теперь наверняка решится на большее. Мысль о возможности роспуска должна была заставить палаты утратить хладнокровие, ибо Фуше преподносил ее как бесповоротно утвердившуюся в голове Наполеона. Ему верили, ибо кто, как не он, мог знать замыслы императора. Но одного предупреждения о решении было недостаточно, следовало найти средство его предотвратить, а это было нелегко, ибо право роспуска палат или отсрочивания их заседаний предоставлял монарху Дополнительный акт.
Фуше выказывал полнейшее пренебрежение в отношении этого документа и не казался ничуть им стесненным. По его мнению, останавливаться перед ничего не стоившей конституцией, с которой Наполеон совершенно не считается и которую без зазрения совести нарушит, как только того потребуют его интересы, было бы необычайной слабостью. Палатам надлежит выпустить декрет и объявить, что в опасных обстоятельствах, в которых очутилась Франция, они не потерпят ни отсрочки, ни роспуска. По словам Фуше, это не будет посягательством на корону, хоть и ограничит одну из ее прерогатив, но сдержит Наполеона, если он попытается злоупотребить императорской властью. К подобным рассуждениям Фуше добавлял множество полуоткровений, имевших целью внушить, что у него имеются секретные связи с европейскими дворами; что последние не имеют предубеждения в отношении Франции, а только в отношении Наполеона, и потому после его удаления можно питать надежду на спасение свободы, территориальной целостности и достоинства Франции. А значит, речь идет не о низложении Наполеона, а только о том, чтобы помешать ему совершить безрассудные действия, ибо в конце концов нельзя же оставить судьбы Франции на милость одержимого, который предпочтет скорее погубить ее вместе с собой, нежели спасти, принеся себя в жертву.
Все примкнули к мнению Фуше, а он обещал представителям, с которыми имел возможность повидаться, сообщать о планах Наполеона. Он ухитрился пробудить подозрения и в Лафайете, передав ему, что Наполеон потерял армию и вскоре прибудет, чтобы сформировать новую; что его первой заботой станет избавление от палат; что этого следует ожидать, быть начеку и сохранять, наперекор ему, спасительное влияние на судьбы страны. Этого было довольно, чтобы возбудить недоверие, усердие и предприимчивую отвагу Лафайета.
Не столь высокое положение, как Лафайет, занимали молодые и честные депутаты Жэ и Манюэль, последнему из которых предстояло вскоре сыграть значительную роль: Фуше злоупотребил его честностью и готовился использовать его в ближайшее время. Известный литератор Жэ, человек мягкий, умный и образованный, робкого, но независимого склада, владевший пером, совершено не умевший говорить, но способный, в то же время, в важных обстоятельствах произнести несколько уместных и смелых слов, был учителем сына Фуше и представителем Бордо. Член адвокатской коллегии Манюэль, не владевший пером, но в высочайшей степени одаренный красноречием, наделенный присутствием духа, беспримерным мужеством и искренним патриотизмом, вступил с Фуше в сношения в бытность его в изгнании в Провансе и стал представителем Экса. Оба молодых человека оставались до последнего времени вне политики и поверили Фуше, который постарался выказать себя с наилучшей стороны, чуждым партийных интересов, безразличным и к Бонапартам, и к Бурбонам, не старавшимся свергнуть Наполеона, но готовым пожертвовать им ради Франции, если для ее спасения потребуется с ним расстаться. Невозможно было представить себе ничего лучше, ибо так думали и все молодые, честные и патриотичные политики, и Фуше без труда завладел умами обоих молодых депутатов, не связанных ни с какой партией и озабоченных только интересами страны. Он сказал им то же, что велел сказать Лафайету: в скором времени прибудет Наполеон, ему нужно содействовать, но не позволять отнимать у них власть, то есть не давать распустить палаты.
Двадцать первого июня большинство представителей примчались во дворец собраний уже утром, хотя сессия открывалась только в полдень, и оживленно расспрашивали друг друга о подробностях поражения 18 июня, искренне о нем горевали и искали средство исправить его последствия. Всякий воображал такое средство на свой лад, но все поддерживали мысль, что нельзя более жертвовать Францией ради одного человека и нужно спасать ее без него, коль скоро нельзя спасти с ним. При таких умонастроениях слух о возвращении Наполеона и его решении распустить палаты должен был неминуемо вызвать своего рода бунт. Любой, даже верный довод в пользу того, что руководить сопротивлением может только Наполеон, был обречен на неприязненный прием. Многие преданные и умные представители, 20 марта сожалевшие о том, что участь Франции вновь вручена Наполеону, а после 20-го открыто примкнувшие к нему и в эту самую минуту верившие, что он один может успешно сражаться с вооруженной Европой, чрезвычайно опасались возвращения Бурбонов в окружении торжествующих эмигрантов, но не осмеливались возражать, когда им говорили, что Наполеон вернется как одержимый, готовый поставить на карту в безнадежной борьбе само существование страны, тогда как в случае его отречения удовлетворенный неприятель остановится и предоставит Франции самой выбрать себе правительство. Те, кто заявлял, опираясь на слова Фуше о его мнимых связях с Веной, что ради Франции следует пожертвовать Наполеоном,
