Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков

отрекся от своих прав на престол и по завещанию Александра трон должен перейти к нему, Николаю? Я о таком не слыхал, сказал Милорадович. Тогда, продолжил Николай, нам необходимо сейчас же вскрыть секретный пакет с завещанием императора, который хранится в Сенате… Но ладно, не слыхал я, перебил его Милорадович, так и ведь народ не слыхал, и войско, и гвардия. А гвардия, вы сами знаете, любит Константина. Попробуй кто встать на его пути – не поймут и увидят прямую измену! И тогда им покажется долгом защитить священный трон для Константина Павловича. А уж гвардия, поверьте мне, ваше высочество, закон знает и свой долг знает. По закону престол у вашего брата, а если и есть какие-то закулисные бумажки, так они что – вчера были, а сегодня нет. Но как же воля государя, граф?! Покойные государи, отрезал Милорадович, не имеют воли. Так и присягнули. Тем же вечером у графа спросили, как это он решился так смело говорить с великим князем. И знаете, что он ответил? У кого в кармане (Милорадович вот так похлопал себя по груди) шестьдесят тысяч гвардейских штыков, тот может со всяким смело говорить! А нам с вами, усмехнувшись, продолжил Трубецкой, хватит и тысячи штыков – только бить ими придется решительно, быстро и точно.

Итак, повторим ваш план, сказал полковник Пестель, он кажется мне разумным и обещает успех. Якубович завтра ранним утром поднимает Гвардейский экипаж, заходит по пути за измайловцами, затем с этими частями он займет Зимний дворец и арестует императорскую фамилию. Великий князь Михаил, скорее всего, окажется там же, он наверняка приедет к часу присяги. Николая к тому моменту уже не должно быть в живых. Попытка узурпации трона, возмездие, сами понимаете… Меня интересует, перебил его Трубецкой, только военная часть плана. Хорошо, пусть так, продолжил Пестель, давайте дальше. Полковник Булатов с лейб-гренадерами занимает Петропавловскую крепость, с этим проблем не должно возникнуть – крепость охраняют караулы их же полка. Финляндцы и московцы, выйдя из казарм, идут на площадь к Сенату, там же собираются любые другие части, которые удастся взбунтовать. Все идут на площадь, где будем ждать мы сами и где вы, князь, принимаете командование. Финляндский полк берет под контроль Сенат: в здании стоят их караулы. Курьерами собираются сенаторы, которые провозглашают манифест. Все, игра окончена.

Точно ли удастся поднять солдат? – спросил Трубецкой. Офицеры-моряки, сказал Рылеев, за своих ручаются, если будет Якубович. Этот и покойников из могил поднимет. Он, конечно, артист: приударим, говорит, в барабаны, знамена развернем, вынесем из церкви хоругви и двинем на дворец. Еще наш кавказец убежден, что неплохо бы разбить кабаки, чтобы дело шло веселее. Но с ним будет Николай Бестужев и, скорее всего, буду я сам – думаю, мы сможем обуздать эти фантазии. Измайловцы говорят, что своих солдат подогреют, так что когда те увидят колонну Гвардейского экипажа на марше – тут ни полковой командир, ни батальонные их не удержат. Ветераны лейб-гренадер пойдут за Булатовым, а там и весь полк всколыхнется. В остальных частях услышат шум, он подстегнет сочувствующих, кроме того, наши офицеры связи постараются как можно скорее доставить к ним новости о возмущении. В Финляндском полку поручик Розен ручается за свой стрелковый взвод, в Московском полку есть наши ротные командиры. Да и вообще, вставил слово Пестель, солдаты охотно поверят в любую правду, которая им выгодна. Бестужев рассказывал мне, продолжил Рылеев, как они нынешней ночью ходили с братом по городу и говорили караульным, что законного императора Константина держат в цепях в Варшаве, что готов уже переворот, их прошлой присягой хотят подтереться, а вскоре объявят о новой – Николаю, но вся гвардия решила строго держаться прежней присяги и противиться измене, и что Константин Павлович прислал в Петербург с верным своим человеком письмо, где написано, что он собирался отменить крепостное право и срок службы нижним чинам установить в пятнадцать лет, поэтому вельможи и генералы заковали государя в кандалы и теперь хотят Николая. Солдаты отвечали одно: не можем знать, ваше высокоблагородие! А сами, говорил Бестужев, слушали так жадно. Они просты и доверчивы, как дети малые, сказал Трубецкой, мы в ответе за них. Поэтому и надо действовать решительно, максимально быстро. Важнее всего – удар на Зимний дворец… со всем сопутствующим. Мы должны бить прямо в голову, это разрушит их систему управления, тогда и остальные полки присоединятся без крови. Дворец – вот главная цель. И заложники, негромко произнес Пестель, да?

Рылеев мысленно отлучился к тому спору на общем совещании, когда обсуждали эту идею. Молодые головы возбужденно гудели. В истории о нас страницы напишут, восклицал Бестужев, мы все ляжем там на месте или принудим Сенат подписать конституцию! А еще надо бы нам прежде забраться во дворец! Вы с ума сошли, дворец должен быть священным местом, горячо возражал Батенков. Если солдат коснется дворца, его уже ни от чего удержать будет невозможно! Зашумели, схлестнулись многочисленные голоса в поддержку того и другого. Рылеев поглядывал на Трубецкого, молчал, плед не спасал его от озноба, он чувствовал, что жар – как некстати эта ангина! – растапливает его волю и крепко сжимает удушьем горло. Но князь сидел с отсутствующим видом, потягивая мелкими глотками лучший кяхтинский чай и будто бы не слыша окружающий гвалт.

Что вы думаете о Батенкове, Сергей Петрович, спросил Рылеев, возвращаясь в нынешний разговор, о бароне Штейнгейле? Меня немного беспокоит близость Якубовича и Батенкова. Вы знаете, что они несколько раз встречались и беседовали вдвоем-втроем? Мне не очень по душе, что они думают, будто мы поддерживаем их идею о демонстрации силы и затем о переговорах с правительством. И то, что они хотят трона для Елизаветы Алексеевны на тех или иных условиях. Сначала надо бы сделать первое дело, твердо сказал Трубецкой. Мы ждали такого дня десять лет, и теперь… И еще – это они с нами, а не мы с ними. Батенков будет нужен потом, он наша надежная связь со Сперанским и, может быть, даже с Аракчеевым. С вас Мордвинов, с него Сперанский, кое-кого сумею привлечь и я. Но все политические дискуссии, переговоры и возможные компромиссы мы оставим на пятнадцатое число. А завтра нам нужны только солдаты.

Мне кажется, князь, говорил Оболенский на квартире у диктатора спустя несколько часов, что Булатов подозревает в вас стремление после успеха восстания сменить мундир полковника на мантию монарха. Вот как, и что же, спросил Трубецкой, питает его подозрения? Нам действительно стоит беспокоиться об этом? Ваша фамилия, ответил Оболенский, вот что питает его подозрения. Ну с ней-то я ничего не могу поделать, сказал Трубецкой. Однако я надеюсь, что эти колебания не повлияют на его решимость действовать в соответствии с планом и вести лейб-гренадер на крепость. Мы любой ценой должны не допустить воцарения Николая. Да, он будет говорить в Государственном совете о силе стабильности, о преемственности, о развитии. Только вот назавтра после восшествия на престол он скажет: «Россия – это я!» А должен бы сказать, обратившись к любому из миллионов подданных: «Россия – это вы!» Так пусть не один, а эти самые миллионы и решают, каким быть дальше нашему Отечеству. Поэтому – любой ценой. Скажите-ка, князь, а достаточно ли надежен Каховский? Я в нем уверен, сказал Оболенский. Он совершенно одинок, он беден, а Рылеев нежен и добр с ним и щедро открыл ему свой кошелек. Хорошо, ответил Трубецкой, я подробностей знать не хочу. Пусть каждый просто делает то, что ему назначено.

Ну почему все-таки не начать раньше, ночью, опять твердил свое Каховский, когда остальные разошлись и они остались наедине, почему бы не взять их всех теплыми в мягких постелях? Никто и пикнуть не успеет – дворец наш! Пойми, убеждал его Рылеев, все наши офицеры говорят, что они не смогут поднять свои полки и экипаж прежде, чем объявят новую присягу. Держаться присяги Константину – вот то единственное, что точно подействует на сердца солдат. Слухи вьются, шепоток бежит по казармам, курок взведен и порох уже на полке. Осталось только высечь искру, но тут мы не можем