Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков

я просто всегда боялся, что сестра вырастет, превратится из девочки в девушку, начнет выходить из нашего приюта в большой мир и однажды заскучает со мной. Так что – я отчетливо понимаю это теперь – своими рассказами старался, как в свое время Шахерезада, отодвинуть тот день насколько можно дальше. Когда заканчивались сказки, на помощь приходили чудеса. Для меня они были просто фокусами, но сестре, я надеялся, казались подлинным волшебством. Например, я просил ее дать мне потрогать несколько предметов: допустим, столовую ложку, варежку, тетрадь, яблоко, монету. Затем она должна была загадать один из них и отложить этот предмет в сторону. Я принимал таинственный вид, делал руками гипнотические пассы – и угадывал ее выбор, что неизменно приводило девчонку в восторг. Иногда Ляля подозревала, будто я каким-то образом подглядываю за ней, но всегда убеждалась, что такое, увы, невозможно. Впрочем, один раз из десяти я старался нарочно ошибиться – чтобы ей не наскучивало наше развлечение. Для меня оно было несложным, в своей бесчувственной темноте я давно тайком научился мысленно ощупывать время не только вокруг, но и немного перед собой или позади себя, находя там разгадку.

Затем мы с Лялей повадились играть в шмыглов, то есть в прятки, и в секретики, когда брат с сестрой – последние оставшиеся члены таинственного общества – прятали где-нибудь в квартире доктора Фребелиуса святое древнее сокровище. А однажды на Рождество я подарил ей волшебную палочку, которую смастерил из простого карандаша. Палочка эта, сказал я, была не обычной, не такой, как у всех чародеек, а «отложенной»: она исполняла загаданное ровно через год, минута в минуту. Впрочем, чтобы палочка сработала и наколдованное сбылось, необходимо было исполнить за это время еще некоторые условия. Ляля, конечно, о них всегда забывала и потом искренне сокрушалась, какая же она растяпа! – что ж, зато я прекрасно помнил все ее заветные желания.

Доктор Керниг, кроме того что иногда по-дружески заглядывал в гости к Фребелиусу, по-прежнему раз в неделю совершал и «официальные» визиты к своему растущему пациенту. Причем делал это он совершенно бескорыстно. Если раньше, в первый год его работы со мной, родители щедро оплачивали каждое посещение, то теперь – будь я даже и полноправным воспитанником пансиона – средств на подобные расходы в бюджете Воспитательного дома, разумеется, не было. Между тем Владимир Михайлович все так же осматривал меня, отслеживал уровень моего физического и умственного развития (и то и другое он с удивлением аттестовал не иначе как «превосходное»), продолжал вести журнал своих многолетних наблюдений. Когда я стал старше, он охотно рассказывал мне об общественных и культурных новостях, решив, видимо, что мне пора знать, что за жизнь меня окружает.

А я понемногу возвращался обратно в эту самую жизнь. Времени у меня было много, а вот брайлевских книг – меньше, поэтому все их я перечитал не раз и не два. Я продолжал сочинять сказки для Ляли вперемешку с историями для своих невидимых солдатиков, которых давным-давно подарил на прощание Илюше. Полюбил лепку – глину для нового увлечения мне всегда доставляла экономка. Мне удалось довольно быстро навостриться помогать прислуге по дому – в надежде приносить хоть какую-то пользу людям, вместе с которыми я жил. Поскольку доктор Керниг полагал, что физическое развитие некоторым образом компенсирует мою неполноценность, в квартире устроили для меня небольшой спортивный уголок. Там я продолжил свои занятия гимнастикой да так к ним пристрастился, что год от году просил себе все более тяжелые гири и гантели. К пятнадцати годам я мог обойти на руках всю квартиру пятью кругами, приседал и отжимался по сотне раз, играючи кружил двумя полуторапудовками.

Когда пятнадцать исполнилось уже Ляле («А ты не зови меня Лялей, – однажды важно сказала мне она, – я хочу быть теперь Нинлиль – госпожой обличий!»), доктор Фребелиус добился для нас с ней разрешения по воскресеньям отлучаться из Воспитательного дома на прогулки по городу. Девочка моя подрастала красавицей, да, я пылко воображал себе ее красоту. Зная, что только она – мой единственный дом на свете, и понимая, как мне это необходимо, Ляля с детства позволяла мне осязать ее. И я обожал, отмечая малейшие случившиеся изменения, подолгу разглядывать подушечками пальцев каждую черту милого лица, пряди волос, шею, плечи. Лялина природная девическая полнота казалась мне совершенной. А нежнее всего я любил ее руки – высший орган моих чувств. Ради сестры я был готов на любой подвиг, шалость, чудачество, безумство. Как-то мы гуляли с ней вдвоем по тому же самому Летнему саду, чьи аллеи еще помнили наши детские прогулки в сопровождении мадемуазель, и вдруг Ляля остановилась, а некоторое время спустя весело – я давно научился определять ее настроение по почерку пальцев – сообщила мне, что молодые господа устроили здесь небольшое соревнование с целью определить самого сильного между ними в борьбе на руках. Один из них, вероятно, восхищенный моим могучим телосложением, предложил и мне испытать свою силу. Ляля добавила, что она пообещала этому господину узнать, не хочу ли я посостязаться с ними. Мне, если честно, нравилось просто и покойно бродить с ней по аллеям, так что большого желания развлекаться подобным образом я не испытывал, однако, как всегда, спросил ее совета. Сестра ответила, что ей это было бы потешно. Она добавила, что будет болеть за меня и что абсолютно уверена в моей победе. Потому что в сравнении со мной все эти господа борцы просто хиляки. Тогда я попросил ее выяснить у них, на каких условиях проходит поединок, и затем подробно пересказать. Правила рукоборья оказались несложными, так что единственным встречным условием я попросил разрешить мне перед схваткой осматривать руками моего соперника. Они похохотали над этой причудой, однако согласились.

Я боролся трижды – и трижды легко победил. Рекогносцировка была моей тайной хитростью: слабость оппонента я понимал еще до того, как наши руки сцеплялись в захвате. Стоило мне ощупью разведать лицо и тело будущего противника – его характер, и воля, и замыслы со всеми их уязвимостями тотчас оказывались передо мной как на ладони. У человека напротив не было ни малейшего шанса – словно бы мы играли в преферанс и я физически видел все его карты насквозь.

Все окончилось быстро, и сестра сказала, что гордится мной. А еще сообщила, что остановивший нас молодой человек тоже невероятно впечатлен и выражает мне свое искреннее восхищение. Он представился бароном фон Адлером, вице-президентом Санкт-Петербургского общества ручной борьбы, и пригласил нас в недавно открытый ими клуб рукоборья, который располагался неподалеку, в Инженерном замке. Ляля учтиво пообещала, что мы подумаем, и барон дал ей свою визитную карточку.

Честно сказать, я поначалу был не в восторге от этой идеи, однако сестре очень понравилось такое развлечение. Ляля напоминала мне, как ловко я разделался со своими противниками в воскресенье, и это было лучшее, что она видела в жизни. Она говорила, что хотела бы увидеть меня с чемпионской лентой. Поэтому в следующий свой выходной мы отправились с ней в клуб рукоборья.

Так началась моя короткая спортивная карьера. Каких бы ни выставляли против меня борцов, я, коварно используя мой ритуал с осмотром перед схваткой, неизменно одерживал верх за борцовским столом. Со временем я ощутил, что кроме радости, которую эти победы дарили милой сестрице, теперь я стал находить в них и другой смысл – важный для меня самого. Нет, слава меня не интересовала. Но, непреклонно сгибая в бараний рог чужую силу, преодолевая яростное сопротивление посторонней воли, я демонстрировал этим статным гордецам, что их мышцы на самом деле слабы, что физическая мощь, которую они так старательно и любовно пестовали в себе, никчемна. Победы, я знал, ничему не учат борца, только разжигают в нем греховную спесь. Урок заключался только в проигрыше. Любой соперник неизбежно терпел поражение в схватке со мной – и чем унизительней, разгромнее и безнадежней оно было, тем наверняка строже