Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков

поднялась, на миг оперевшись о его колено, и отошла к письменному столу – долить вина. Столетия пролегли сейчас между ними, и можно было отсюда безрассудно разглядывать ее всю. Обернувшись, Арина поставила бокал на стол и, показалось ему, коснулась пальцами узла на лазоревом пояске. Ну уж нет, он не хотел такого допустить – и тотчас порывисто поднялся на ноги. Бушующее внутри пламя расправляло и выпрямляло тело, нечеловеческие мышцы наливались тугой, подрагивающей силой, мощные крылья, взбивая густеющий воздух, выгибали ему спину. Этой колдунье не нужно было звать его – все невозможное он сделал сам.

– Мужчины властвуют днем, – усмиряя дыхание, сказала она, когда пружина наконец разжалась, – а женщины ночью. – Арина провела ногтем по его шее, оставляя тонкий белый след от подбородка до ключицы, и усмехнулась. – Кавычки закрываются. Это же так занудно и пошло. Все живое в жизни происходит без слов. Не ты написал, нет?

Он, не открывая глаз, устало и блаженно покачал головой, на всякий случай, правда, закрепляя для себя прищепку в памяти. Может, когда и напишет. Но сейчас ему надо было как-то сберечь свою ночную награду. Пряное тепло ее поцелуя. И дымный аромат мирры. И покорный бархат фиалки. И – сюрприз на запястье – свежесть кувшинок в лесном пруду. Мерцая, еще не воплотившись, он вдруг услышал три коротких пластиковых щелчка. Отстранился, осмотрелся – около ее бокала и бутылки, которые сохранились на столе не иначе как чудом, с удивлением заметил канцелярский нож, кажется, выпавший из разжавшихся пальцев.

– Что… это? – недоумевая, спросил он.

– C'était la mort, mon cher colonel. – Арина невинно улыбнулась. И губы юной черкешенки пылко подтвердили, что все здесь наяву.

9

Первыми с утра пришли Оболенский и офицер связи от лейб-гренадер, который доставил известие о том, что полковник Булатов передал им сообщение не дожидаться его и действовать самостоятельно: поскольку, писал Булатов, у него нет законных оснований быть в казармах, то его присутствие может вызвать подозрения начальства и сорвать выступление, поэтому он не приедет в полк к присяге, а встретит его уже по пути от казарм к площади. Надо бы Трубецкому узнать об этом, горько сказал Оболенский, и об отказе Якубовича вести моряков на дворец тоже. Рылеев только молча кивнул. Отправив Оболенского объезжать части, на которые у них еще оставалась надежда, они с Пестелем отправились к диктатору. Князь Сергей Петрович выслушал новости не дрогнув. Мне хотелось, холодно сказал он, чтобы все участвовали в моем замысле. А у каждого оказался свой. Похоже, Батенков убедил их, что переговоры имеют больше шансов на успех, чем удар. Похоже, эхом откликнулся Пестель, эти двое храбрецов решили между собой, что они не хотят нести лично вас на своих плечах к трону. Трубецкой глянул на него исподлобья, как будто хотел напомнить о бонапартистских замашках самого Пестеля… но препираться не стал. Если что будет, спросил Рылеев, если все же полки выступят, то вы ведь к нам придете? Ничего не может быть теперь, тихо ответил Трубецкой, что может быть, если выйдет к Сенату одна рота, ну две? Пока не все наши козыри на столе, сказал Рылеев, и мы на вас надеемся, князь.

На обратном пути они встретили на пустой еще площади Каховского. Он наворачивал круги у монумента и растирал замерзшие ладони. Что случилось, воскликнул Рылеев, почему ты здесь?! Ты же обещал мне быть на Дворцовой! Да, ответил Каховский, и я был там. И что, спросил Рылеев, Николай читал манифест? Читал, сказал Каховский, а я стоял прямо перед ним в трех шагах. Между нами никого не было, никто не успел бы мне помешать. Только вот великий князь вышел к людям не один, семья была с ним: две дочки мерзли позади вместе с бонной, жена, держа на руках малышку, стояла рядом, а с другой стороны – мальчик лет семи. Это смутило меня, но пистолет был уже в моей руке, курок взведен, я держал его за пазухой. Чего же ты ждал?! Я знал, что не смогу выстрелить в глаза детям, – поэтому ждал, когда Николай закончит читать и все они повернутся ко мне спиной, чтобы идти обратно во дворец. Дело уже шло к развязке, как вдруг мальчишка зачем-то взял отца за руку – и я заметил, как тот, не останавливая чтения, нежно сомкнул пальцы и слегка пожал ладонь сына. Прости, Рылеев, вдох мой перехватило, и ком подступил к горлу, я не смог выстрелить. Своего отца я мало помню, но иногда, знаешь, мы идем с ним вдвоем домой по тропинке через сон, через луг, на Смоленщине это, в голопятой нашей Старинке, и там лето, зной, огромные стрекозы гудят и кружатся рядом, а я еще мелкий совсем, пискля, едва штаны не испачкал с этих прозрачных чудищ. Тогда отец, большой, надежный и сильный, берет меня за руку, наклоняется и что-то ободряюще говорит – а я потом всю жизнь пытаюсь вспомнить, что же он сказал. И вспомнить не могу. Каховский умолк. И что, спросил Рылеев, дальше-то что? Дальше Николай закончил чтение, сказал Каховский, свита обступила его и семью, подъехали верхом несколько генералов, народ в основном помалкивал. Они все вернулись во дворец, а я бросился сюда. Здесь буду с вами до конца.

Все было кончено уже скоро. Граф Милорадович не спасся от пули, но попыткой укротить восставших спас свою репутацию. Молодой государь действовал решительно и быстро, окружив площадь верными частями и до последнего рассчитывая обойтись без большой крови. Впрочем, этого ему не удалось. Пушки гвардейской артиллерии ударили прямой наводкой, картечь не разбирая косила собравшихся зевак и мятежников, рассеяв взбунтовавшихся матросов, гренадер и несколько рот Московского полка. Свинцовые картечные шарики оставили десяток-другой сколов на гранитной скале, над который вздернул на дыбы Россию ее первый император и основатель гвардии. Все остальные следы восстания городские службы убрали за несколько часов. За общим обедом Петр Леонидович и Арина поздравили карамзинистов с успешной игрой, предложив всем сейчас немного отдохнуть, а к пяти часам собраться в саду у ротонды для обсуждения и разбора.

После обеда Илья решил вздремнуть полчаса, но прибрало его всерьез – сказалось нервное напряжение последних двух дней, сказалась и короткая – часа два, не дольше – прошлая ночь. Спал он безмятежно и сладко, а проснулся оттого, что двое здоровяков из охраны усадьбы крепко его держали, а третий вязал Илье руки за спиной. На его возмущенные крики и вопросы никто из них не реагировал. Они вытащили его из комнаты и отвели в сад, где у ротонды были расставлены рядами полтора десятка стульев. Неподалеку на лужайке, видимо в качестве декорации, стояла виселица с эшафотом, добротная, эргономичной конструкции, как будто бы разработанная инженерами ИКЕА. Высокий аккуратный помост со ступеньками, столбы с обеих сторон, между ними перекладина, с которой свисали три петли из толстой пеньковой веревки. Илью любезно подвели к этому помосту и, накинув на головы черный тканевый мешок, оставили стоять на месте будущей экзекуции. Господи, да зачем это, с набухающей злостью подумал он, не театр, а цирк какой-то! Надеюсь, хотя бы не Колизей. Спустя несколько минут он попытался сделать пробный шажок вперед, но тут же почувствовал на плече цепкие пальцы своего сторожа. С кистевым эспандером этот преторианец, похоже, не расставался даже на ночь. Илья услышал вдалеке голос карамзиниста, который играл Каховского. Кажется, неудавшегося цареубийцу тоже вели сюда к сцене, а тот через шаг на другой крыл всех матом. Голос приблизился, теперь соратник стоял рядом.

Через некоторое время в саду стала собираться вся группа. До слуха Ильи долетали обрывки разговоров. Кто-то из подходивших игроков был удивлен увиденным у ротонды, другие нет. Солнышко припекало, ощутимо нагревая черную холстину. Наконец мешок сдернули с головы. Все уже расселись, в первом ряду с краю сидел Комарович, его глаза были закрыты, лицо не выражало никаких чувств. Петр Леонидович был один. Он же ничего этого не увидит и не услышит, сообразил Илья. Значит, заключительное действие игры предназначалось только для остальных. Но может быть, Комарович и понятия не имеет, что здесь сейчас происходит? Илья обернулся к охраннику и тихо спросил:

– Простите, не знаете, а где