Читаем без скачивания Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда народу нужно высказаться на мероприятии действительно массовом — на общем собрании нескольких колхозов, где обсуждается необходимость электростанции, или на широком и сытном празднике по случаю запуска последней, — в дело вступает специальный персонаж Прохор Ненашев. Райзман нашел на эту роль никому до той поры не известного актера Петра Кирюткина, обладателя внешности сугубо мордовской, а потому идеально вписывающейся в устойчивый книжно-иллюстративный тип «простого русского парня» (широкие скулы, курносый нос, небольшие, глубоко посаженные глаза). Кроме того, хара́ктерная актерская манера Кирюткина, построенная на смеси совершенно естественного простодушия с не менее аутентичной хитринкой, идеально совмещалась с актерской задачей. Главная задача этого выступления — вызвать всеобщий и дружный смех по обе стороны экрана. Прохор Ненашев иногда может говорить вещи, даже и не лишенные смысла, — хотя может и откровенно путаться в простейших понятиях, как в той сцене, в которой станичники просят его, проходящего обучение в вечерней школе для работы на будущей станции, объяснить, что такое трансформатор. Но выходит на передний план он для того же, для чего в цирке перед действительно сложным номером выпускают на арену коверного, — для создания в аудитории атмосферы радостной общности, и для того, чтобы разрядить обстановку и подготовить почву для гвоздя программы.
Помимо «персонификации народа», этнографические персонажи выполняют еще одну значимую функцию. Они выстраивают необходимый, основанный на микрогрупповых связях мостик между «народными массами» (устьневинцами, беломечетинцами и иже с ними) и реальными, номенклатурными действующими лицами картины, — и одновременно ретушируют границу между этими двумя группами, неустанно убеждая зрителя в том, что советская элита есть плоть от плоти народной, уходящая корнями, не теряющая связи и регулярно припадающая к истокам. Так что состоит эта когорта исключительно из близких родственников, друзей и соседей главных действующих лиц. Каждый такой персонаж — универсальный посредник, наделенная индивидуальным габитусом частичка народной стихии, которая обладает уникальной возможностью возникать из «кустодиевского» народного тела для того, чтобы выслушать героя, поддакнуть ему, рассмешить его, озадачиться сказанным: и тут же нырять обратно в пучину. И она же — одновременно по нескольким каналам — транслирует зрителю утешительный месседж: социальные лифты не закрыты. Даже самый простой советский человек может если не стать частью номенклатурной среды, то прикоснуться к ней, войти с нею в постоянный контакт, что, помимо престижа, должно сказаться еще и на общем качестве жизни. Достичь этого можно через замужество, через дружеские и родственные связи или хотя бы — как в случае Прохора Ненашева — через «заметность», лихую и слегка придурковатую, которую так ценят в простом русском солдате гениальные полководцы из отечественных школьных учебников по истории и соответствующих кинодрам.
Иногда тесный контакт между номенклатурой и народной массой может быть не лишен известной доли опасности — конечно, не для протагониста и не для старших партийных товарищей, они в этом отношении стерильны, иммунны и надежно защищены истинным марксистским чутьем. В середине картины сестра главного героя совращает его лучшего и надежнейшего друга не только физически, но и морально, — «подсаживая» на индивидуалистические инстинкты, которые принуждают его копать собственный погреб и обдумывать строительство собственной хаты для свежесформировавшейся ячейки социалистического общества. Спасти хорошего человека может только председатель райисполкома, который собственным — и, вне всякого сомнения, волевым — решением прямо на месте назначает человека не то что без специального, но, скорее всего, даже и без законченного среднего образования начальником ответственного строительства[176]. Причем спасает он сразу двоих, поскольку через некоторое время сестра тоже оказывается на стройке и забывает о не доведенной до конца диверсии.
Собственная любовная линия протагониста в этом отношении куда более удачна, несмотря на временную разлуку, — впрочем, необходимую для поддержания хоть какой-то интриги. В сюжете Ирины Любашёвой, возлюбленной главного героя, Юлий Райзман в очередной раз отработал один из любимых своих ходов: историю о женщине, которая постепенно «дорастает» до мужчины — и до мужских стратегий освоения публичного пространства. В самом начале картины, в сцене первого знакомства, героиня легко может показаться зрителю персонажем из «этнографической» группы. Двое отставников, пытающихся добраться от полустанка до родной станицы Тутаринова, подсаживаются на запряженный волами воз, которым управляет гарная станичница в переднике и простеньком белом платочке: по дороге она скромно глядит в землю и отказывается даже назвать свое имя. Единственное, что может зрителя насторожить, — это отсутствие каких бы то ни было диалектных элементов в ее речи: она говорит так, как будто принадлежит к группе номенклатурных персонажей. Ну — или заранее готова пройти соответствующую инициацию. Инициация состоится, окажется многоэтапной и не лишенной сложностей, но в конце картины Ирина Любашёва не только переоденется, как бы между делом сменив платочек на стильную полосатую косынку, а передник — на дорогую дубленку, но еще и пересядет, так же легко и естественно, с воза, запряженного волами, на темно-серую «Победу» с личным водителем[177].
«Этнографическая граница» проходима и для других персонажей из номенклатурной группы — разными способами и с разными целями. «Неправильный» председатель колхоза Артамашов «рушится» сквозь нее вниз, в гущу трудового народа, не справившись с оказанным доверием, — и лишившись не только должности, но и членства в партии: обстоятельство, которое в советских реалиях фактически перекрывало человеку обратный путь в номенклатуру. Не член партии мог быть частью этой системы — в основном это касалось людей творческих и научных. Но человек, из партии исключенный, получал пожизненный волчий билет. Как правило, проштрафившийся — даже очень серьезно проштрафившийся — номенклатурный работник просто переводился на другую номенклатурную же должность, параллельно получив партийное взыскание. Но если ему все-таки приходилось «положить билет на стол», он попросту выносился за скобки — особенно если, как в случае с Артамашовым, принадлежал к низшим слоям номенклатурной иерархии. Случаи восстановления в партии и возобновления номенклатурной карьеры имели место, но были достаточно редким исключением. Впрочем, Артамашов буквально с первых кадров, в которых появляется, выглядит слишком — напоказ — этнографично, начиная от кубанки и бешмета с газырями и заканчивая демонстративной манерой поведения. Выраженный «недостаток нормативности» — необходимый и достаточный сигнал для того, чтобы грамотный зритель заподозрил:
