Читаем без скачивания Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Об этой особенности сталинской иконографии, связанной с выраженным акцентом на границе, отделяющей сакральную зону, где царит Сталин, от профанного пространства, к которому приписаны простые смертные, нам с коллегами уже доводилось писать ранее[179]. Если иконография Ленина в советской традиции середины ХX века допускала прямую включенность в «гущу народную», и фраза «Я Ленина видел» могла быть следствием прямого и вполне приземленного общения с «самым человечным человеком», то Сталина — по крайней мере, к 1950 году — надлежало созерцать именно в том режиме, который Семен Бабаевский дозволяет своему герою. И нужно же такому случиться, что сразу после этого эпизода, который, вне всякого сомнения, представляет собой высшую точку в биографии Сергея Тимофеевича Тутаринова, следует сцена благословления командирами на должность председателя райисполкома. Высшая санкция получена — через один только факт дистантного созерцания Великого Зодчего, — и теперь земные отцы и наставники имеют полное право совершить акколаду.
Во второй раз Сталин является уже не как божественное видение, а как текст — и функцию это его пришествие выполняет несколько иную, но при этом продолжает и развивает логику первой эпифании. Является он не Тутаринову-сыну, а Тутаринову-отцу, хотя речь косвенным образом все равно идет о протагонисте. Тимофей Ильич готовится к выступлению на собрании избирателей, на котором его сына должны выдвинуть кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР. То есть, так или иначе, речь снова идет об отеческом благословении на значимую публичную должность, только теперь несколько иную по своей природе. С точки зрения советского права должность депутата Верховного Совета — одна из высших выборных должностей, возможных в системе советской власти. И тот пиетет, которым окружена вся процедура выдвижения, общения с избирателями и самих выборов в романе, должна свидетельствовать о воистину невероятном взлете тутариновской карьеры.
В действительности все номенклатурные должности делились еще и на штатные и выборные, причем последние рассматривались как существенно менее значимые по сравнению с первыми. Они использовались для «обкатки» будущих штатных кадров, а кроме того, создавали возможность демонстративного включения в состав высших органов советской и даже партийной власти «простых тружеников», которым штатная номенклатурная должность не светила даже в самой отдаленной перспективе. Должность депутата ВС РСФСР входила в выборную номенклатуру того же цековского уровня, что и штатная должность председателя райисполкома. Так что с номенклатурной точки зрения сам факт избрания депутатом не означал для карьеры Сергея Тутаринова никакого радикального рывка вперед и вверх. Однако это был значимый «сигнал», который вполне мог сказаться на дальнейшем продвижении по номенклатурной лестнице[180].
Впрочем, вернемся к теме отеческого благословения. Тимофей Ильич Тутаринов представляет собой персонажа вполне «этнографического», и его мучения с грядущим выступлением «перед людьми» выписаны в соответствующем ключе, в равной мере ироническом и умилительно-буколическом. Но вот в какой-то момент он решает последовать совету молодого председателя станкома Саввы Остроухова и использовать в качестве основы оставленную тем брошюру с биографией Сталина. После чего, как и следовало ожидать, весь эпизод переживает радикальную трансформацию. Буквально с первых же страниц (а читает Тимофей Ильич вслух, себе и жене) он выясняет, что они со Сталиным ровесники[181].
И дальше жизнь простого труженика автоматически попадает в орбиту биографического дискурса совсем иного — космического уровня. Тимофей Ильич поэтапно сопоставляет вехи собственной маленькой и незначительной жизни, с семимильными шагами Вождя, и постепенно приходит к выводу, что его скромная биография, во всей своей приземленности и обычности, освещена отблеском горнего света — и в результате каждое событие в ней, даже самое рядовое, вписывается в величайший из возможных контекстов и приобретает вполне реальную значимость за счет системы взаимных комментирующих отсылок с жизненной стезей Гения[182]. Старик Тутаринов резюмирует свое приобщение к Знанию вполне ожидаемой «народной» банальностью («Жизнь прожить — не поле перейти»), но восстает из пепла, а читатель получает четкое указание на то, что Тутаринов-сын в каком-то высшем, духовном смысле является еще и непосредственным сыном Сталина. Как и всякий порядочный мифологический герой, он обзаводится двойственной родословной, в которой родство по крови с человеком вполне земным (и обеспечивающим связь с родной почвой и кровью) возводится в высшую возможную степень за счет контаминации с родством по духу — с верховным Архитектором Вселенной.
В самом финале романа Сталин появляется уже в качестве портрета, украшающего — на пару с портретом Ленина — праздничную арку, воздвигнутую на въезде в станицу по случаю открытия электростанции и связанного с этим событием всенародного праздника. Арка усыпана электрическими лампочками, которые зажгутся сразу, как только Ирина Тутаринова, жена председателя райисполкома, включит все три рубильника — и сталинский свет озарит и без того праздничную жизнь советских колхозников.
Из всех этих трех встреч Юлий Райзман оставляет в фильме только последнюю — не считая другого, более камерного портрета, висящего над столом Тутаринова в райисполкомовском кабинете и (райзмановское ноу-хау) попадающего в кадр в нужный момент. Как правило, портрет при этом оказывается над плечом героя, чуть выше его собственной головы: так чтобы Вождь и Учитель парил над сказанным и скреплял его безмолвной, но оттого еще более значимой санкцией. На финальном празднике Сталин, правда, еще и звучит — в исполняемой колхозниками хоровой песне. Любопытно, что в кабинетах власти не исполнительной, а идеологической — у Кондратьева в райкоме и у Бойченко в крайкоме — ту же функцию исполняют портреты Ленина. В сталинской мифологии Ленину отводилась роль основоположника единственно верного учения, Сталин же выступал сначала в роли верного ученика и сподвижника, а затем — гениального воплотителя в жизнь всего того, о чем успел написать или даже просто подумать «кремлевский мечтатель».
Распределение портретов вождей по кабинетам «идеологов» и «практиков» не слишком бросается в глаза, однако же проводится достаточно последовательно и дублируется куда более наглядной имиджевой стратегией. Оба высших партийных начальника в фильме ходят в костюмах-двойках. У секретаря райкома
