Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала пизды каким-то негодяям и осовобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.

Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывают выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинают ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала нервно курит на караульных постах, а потом убирается восвояси. Сопредельные народы собирают окурки и посыпают ими могилы павших оккупантов. Конечно, этого было можно избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать специальную бумажку, в которой написано, что ему можно быстро отпиздить негодяев, выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же съебаться восвояси. Но об этом всё время забывают и гости и хозяева. И из всего этого выходит какая-то хуйня, кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителем-оккупантам, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.

Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку и пошёл смотреть на других людей. Хотя и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой.

Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос — гранатами. Пахло от него кислым, как из жбана с суслом.

Я не пустил его к себе, но выйдя вон через две минуты увидел, как писатель Пронин сидит в другой комнате. Он сидел будто Рембрант — с прекрасной феминой на коленях, и читал трезвым хорошо поставленным голосом возвышенные стихи. Пахло от него при этом розовыми лепестками, корицей и кардамоном.

Стало понятно, что на стороне писателя Пронина пустила корни и жарко дышит Великая Правда Жизни. Поэтому я вздохнул и полез в ночную столовую, чтобы спиздить оттуда недостающую посуду.

Извините, если кого обидел.

30 января 2005

История про писателя Мидянина

…Но это ещё ладно — я видел писателя Мидянина. Писатель Мидянин был строен, но плотен, спортивен, но изящен. Ходил он весь в чёрном, всё на нём было чёрное — и штаны писателя Мидянина, и сюртук писателя Мидянина, и плащ писателя Мидянина, и перчатки, и даже ремешок от часов. Меня даже заинтересовало — действительно ли всё у него чёрное, и поэтому я зазвал писателя Мидянина в баню.

А баня — это ведь такое место, где всё открывается. Зазовёшь в баню какого-нибудь Русского Фашиста — он, конечно, отнекивается, увиливает под разными предлогами. Говорит, что уже выпил водки, оттого в бане ему делать нечего, или там нездоров, но его можно разными способами довести до бессознательного состояния, придти с ним в баню — а там-то всё и откроется.

Снимет Русский Фашист малахай, валенки, косоворотку, пудовый нательный крест, наконец, порты сымет — и увидите вы шовчик, которой только в Бердичеве делают, потому что у рабби Гольдмана руки дрожат. Это всякий знает.

Или, скажем, вломишься в баню, где какой-нибудь вор в законе сидит, и опять сделаешь открытие. Окажется, что на крючке в раздевалке висят колготки с лайкрой, а на самом авторитете вовсе нет наколок с соборами и церквями. Наоборот, на левой груди, где должен быть профиль Сталина, только Мариинский театр в анфас, ложи блещут, и четыре пидораса пляшут танец маленьких лебедей.

Поэтому я привёл писателя Мидянина в баню. Оказалось что и трусы у него тоже чёрные, семейные, но хорошо приталенные — ничего неожиданного, зря я только деньги потратил.

Писатель Мидянин после бани снова надел всё чёрное, завернулся в свой чёрный плащ и усвистел по неотложным делам.

Надо сказать, что многие считают писателя Мидянина вампиром. Это неверно — во-первых, если он и пьёт кровь, то это ещё ничего не значит. Во-вторых, если человек всегда выглядит бодрым и свежим, может, он просто утром отжимается от пола, подтягивается на турнике и правильно питается.

Меня удивляло другое: писатель Мидянин не пил православной водки, не пил протестантского пива, и католического вина он не пил

Экуменический виски был ему чужд. Пил он только мескаль.

Я понял, что ключ к его тайне нужно искать с помощью этого напитка, потому что читать его романы у меня не было никаких сил. Мы зашли в уютный уголок под лестницей, уселись друг напротив друга и жидкая агава упала к нам внутрь. Потом она снова упала, зашевелились белые червяки, подняли свои головы в бутылках, вокруг встало облако красного перца. Наконец, эти червяки-гузано поползли по стеклу к выходу, прямиком к нам в рты. Местность озарилась неверным светом, как от плохо работающей аквариумной лампы.

Тогда писатель Мидянин сурово посмотрел мне в глаза и произнёс:

— Видишь ли, всё происходит оттого, что люди похожи на светящиеся коконы…

01 февраля 2005

История про переводчика Харписова

…Но это ещё ладно — я видел переводчика Харписова с его женой. Они приехали на сходку писателей из города Ленинграда, города, меняющего названия как перчатки.

Сам переводчик Харписов был мужчина видный, крупный и развитой, а на груди у него горела медаль за взятие острова Даманского — небольшая, но из чистого золота. На этой медали щерился Мао Цзедун, и все знали — чуть что, Харписов станет переводчиком оккупационных войск на Севере России. Всё дело в том, что переводчик Харписов был чистый китаец, хоть и жил в Петропавловской крепости, слева от входа, рядом с рестораном.

Жена переводчика Харписова делала писателям Доклад и Наставление. Даже я пришёл слушать Доклад и Наставление — хотя побаивался жены переводчика. Однажды она сделала мне такой типель-тапель, что карьера моя рухнула, финансовое благополучие закончилось, дети мои просили милостыню рядом с Павелецким вокзалом, а издатели при одном упоминании моего имени сразу начинали корчить рожи и утробно хохотать.

Да и в этот раз, увидев меня издали, она сказала мужу:

— Харписов, ударь, пожалуйста, писателя Березина в живот!

Но я обладал острым слухом и, вовремя притворившись гостиничным служащим, бодро подхватил чей-то чемодан,