Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Словарь есть разметка мира, формализация восприятия, а именно напряжённая массовая, а не расслабленная элитарная культура жаждет формализации отражаемого, упрощению технологии высказывания.
Словарь, устаревшее название которого — лексикон, создаёт идеальный способ чтения — постоянное и бесконечное перечитывание. Баланс между expected и innovated, который приносит успех произведениям массовой культуры, в словаре присутствует по определению — на каждой странице новое, и в ожидаемой форме. Актуальная культура создаёт собственный лексикон. Бывшие слова становятся понятиями. Шпион совсем не то, что разведчик, америкос — не то, что американец. Магическое сочетание «виртуальная реальность» объясняет всё, и в то же время — ничего
Деньги в массовой культуре значат совсем не то, что в обыденной жизни. Они символ, двигатель сюжета, и одновременно абсолютно абстрактны.
Куда ни засунешь нос — всюду битва понятий. Надо смотреть в словарь, да.
24 января 2005
История про Татьянин день
С праздником, да-да, с праздником.
После Нового Года, это был один из самых неформальных праздников, не казённый юбилей, не обременительный обет дня рождения, не страшные и странные поздравления любимых с годовщиной мук пресвитера Валентина, которому не то отрезали голову, не то задавили в жуткой и кромешной давке бунта. Это праздник равных, тех поколений, что рядами валятся в былое, в лыжных курточках щенята — смерти ни одной. И вот ты как пёс облезлый, смотришь в окно — неизвестно кто, на манер светлейшего князя, останется последним лицеистом, мы толсты и лысы, могилы друзей по всему миру, включая антиподов. Миша, Володя, Серёжа, метель и ветер, время заносит нас песком, рты наши набиты ватой ненужных слов, глаза залиты не водкой, мы как римляне после Одоакра, что видели два мира — до и после. Голос классика шепчет, что в Москве один Университет, и мы готовы согласится с неприятным персонажем — один ведь, один, другому не быть, всё самое главное записано в огромной книге каменной девушки у входа, что страдала дальнозоркостью, но быть или не быть — решает не она, и Чётвёртый Рим уже пожрал чуть не весь выпуск. Век железный вколотил сваи в нашу жизнь, мы пытаемся нарастить на них мясо, а они лишь ржавеют. Только навсегда гудит на ветру звезда Ленинских гор, спрятана она в лавровых кустах, так что ни сорвать, ни забыть, холодит наше прошлое мрамор цокольных этажей и в прошлое не вернуться. С праздником.
Извините, если кого обидел.
25 января 2005
История про февраль
Борис Пастернак родился в январе. Это потом январь стал февралём, сместилась земная ось, началось на дворе новое тысячелетие и такое количество родственников, знакомых и просто сверстников пастернака улетело вверх тормашками поверх барьеров, такие воздушные пути начались, что просто святых выноси.
Так вот, день рождения перелез из одного месяца в другой, а на первой странице всякого пастернаковского сборника помещается стихотворение про февраль, и что — достать чернил и плакать.
Эта фраза удивительно подходит ко всем публичным дневникам — и спорим, что когда сдохнет январь, Живой Журнал наполнится постами "Достать… А вот и февраль! Чернил! Чернил, я плачу". В общем, хор мальчиков и бунчиков исполнит это много раз, и совершенно справедливо.
Но я всё не об этом. Пастернак довольно часто возвращался к этим местам. Сарнов, например, упоминает в «Случае Мандельштама» такую историю: «Как-то, гуляя по улицам, забрели они на какую-то безлюдную окраину города в районе Тверских-Ямских, звуковым фоном запомнился Пастернаку скрип ломовых извозчичьих телег. Здесь Мандельштам прочёл ему про кремлёвского горца. Выслушав, Пастернак сказал: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, и прошу Вас не читать их никому другому». Далее следует сноска: «Заметки о пересечении биографий Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака. Память. Исторический сборник. Париж, 1981. С. 316». В этой цитате, однако, непонятно, откуда её взял Бенедикт Сарнов, и кто автор — Сарнов ли. В любом случае — тут натяжка. Пространство между нынешней площадью Маяковского и Белорусским (ранее — Брестским) вокзалом во времена сталинских строек уже не воспринималось окраиной. Да и для Пастернака она была родной. Сюда он поселил своих героев: «Мадам Гишар сделала это по совету адвоката Комаровского, друга своего мужа и своей собственной опоры, хладнокровного дельца, знавшего деловую жизнь в России как свои пять пальцев. С ним она списалась насчет переезда, он встречал их на вокзале, он повез через всю Москву в меблированные комнаты "Черногория" в Оружейном переулке…Перед тем как переселиться в небольшую квартиру в три комнаты, находившуюся при мастерской, они около месяца прожили в "Черногории". Это были самые ужасные места Москвы, лихачи и притоны, целые улицы, отданные разврату, трущобы "погибших созданий". Детей не удивляла грязь в номерах, клопы, убожество меблировки. После смерти отца мать жила в вечном страхе обнищания. Родя и Лара привыкли слышать, что они на краю гибели. Они понимали, что они не дети улицы, но в них глубоко сидела робость перед богатыми, как у питомцев сиротских домов». Потом они живут неподалёку — «Дом был одноэтажный, недалеко от угла Тверской. Чувствовалась близость Брестской железной дороги. Рядом начинались ее владения, казенные квартиры служащих, паровозные депо и склады». Вот что это за место.
Тогда, накануне рождения поэта, родители приехали в Москву из Одессы, квартира снята за пол-катеринки, пятьдесят рублей в месяц — это, в общем, было дёшево. Номер квартиры — три, комнат было шесть, но на рисунках старшего Пастернака ощущение тесноты, стулья штурмуют комоды и столы, стены норовят приблизится к зрителю. Сам дом прост, как большая часть послепожарной поросли, но именно про него в описи за 1890 год: «У действительного студента Леонида Осиповича Пастернака и его жены Розы Исидоровны Кауфман, января 30–го в 12 часов ночи родился здесь, по Оружейному переулку, дом Веденеева, сын, которому дали имя Борис». Сейчас дом Веденеева выглядит полуразрушенным — вывески эволюционируют от притона одноруких бандитов, через грузинский ресторан к парижскому кафе. Вообще-то его нужно, конечно, снести — это будет вполне по-московски.
Поскольку дом, где
