Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Так это или нет — мне не известно. Тут ведь дело страшное, языки страшнее пистолета, а человека обидишь — будет стыдно.

Я обижать никого не хочу — мне материального усреднённого проку с этого нет. Но среди прочих слухов был смешной и страшный Слух про То, как Я Избил Глоцера Страшными Костылями, и тут мне самому надо оправдаться..

Дело происходило в Музее Маяковского, где шёл вечер книжного обозрения при «Независимой газете» «Ex libris», где я тогда работал.

В «Ex libris»’е я занимался всем тем, от чего отказывались другие сотрудники — словарями, детективами, фантастикой, разведкой и контрразведкой, военными мемуарами и всем остальным, пока мои подельники рассуждали о Мураками и Пригове, я писал даже о детской литературе.

И вот, пока на вечере в Музее Маяковского лился елей, обо мне никто не вспоминал, но вдруг встал большой, похожий на голубя-дутыша Глоцер. Раскачиваясь на носках он начал громить мой стиль письма. Он кричал: как можно назвать капитана Врунгеля гениальным произведением? А вы не только назвали, но и написали об этом в газете? В газете, да!

И что это у вас за рассказ о маленьком кроте с, как вы говорите, с человеческим, как чешский социализм лицом?! Гадость какая!

Я действительно любил бессмертного Врунгеля и ещё написал эссе про маленького крота из Варшавского договора, которого многие люди возраста, что называется средним, помнили по мультфильмам — и вот теперь слушал Глоцера, раскачиваясь на своих блестящих костылях. Вокруг случилось всеобщее замешательство, а потом пенными шампанскими пузырями вскипело веселье.

После своего демарша Глоцер почему-то убежал в боковую дверцу, куда потом (не зная этого) удалился я. Мне было тяжеловато стоять на сцене — тогда я несколько лет действительно передвигался с помощью костылей.

Никакого Глоцера в этой комнатке уже не было, но костылём я задел какую-то странную сценическую конструкцию. Она с диким грохотом рухнула, и потом ещё долго, с каким-то непристойным уханием и лязгом от неё отрывались надломленные при ударе детали.

Через час, в гардеробе, я услышал:

— Позырь!.. Нет, резко не оборачивайся… Да нет, вот — этот! Он полчаса Глоцера костылями пиздил!..

Извините, если кого обидел.

14 января 2005

История про опыт утраты

Вся эта история с тем, как несколько миллионов человек почувствовали себя обделёнными и осиротевшими, говорит вовсе не о том, что нужно срочно копировать свои Живые Журналы на блестящие тонкие и компактные диски (Это стоит делать просто так, без повода).

Она вовсе не говорит о том, что нужно переписать адреса своих друзей куда-то в укромное место. (Это действие должно стать естественным, как чистка зубов).

Всё это говорит о том, как хрупок мир привычек, и как легко он смывается волной обстоятельств.

Это говорит о том, что нужно жить с ощущением хрупкости и радоваться каждому лишнему нажатию клавиши. Я уже говорил всем, что случится после того, как когда ветер переменится, и говорил я вам так же, какова будет жизнь, когда аддиктивные люди обретут опыт утрат.

И снова скажу: истинно, говорил я всем, что приедет к вам развратная девка с собачкой, и четыре пионера поскачут на деревянных лошадках, а вожатый будет трубить в горн. И это будет правильно, потому что история повторяется из века в век, а выходить из театра нужно как из Аида — не оглядываясь, потому что «когда они обернулись, домов и шуб не оказалось». Всем вам, и мне тоже в мягкой форме напомнили о бренности царств.

Ибо если империя простирается от горы Брокен до островных сопок со ржавыми японскими танками «Хо-го», то дунь-плюнь — и не останется от неё ничего. Только китель в шкафу и жухлые фотокарточки. А последние станут первыми, и рейтинги ваши станут сухим шелестом журнала «Экономическое самообразование за 1974 год, и значки ваши с регалиями будут продавать на лотках скучающим туристам — по десяти штук на грош.

И не найти виноватых, ни склеить ничего. Вечно школьник будет в наказание сорок раз писать на аспидной доске «пеня, тыква, кариес»

Потому что это не электричество, а время — тихой сапой, бесшумной волной в три этажа растворяет все наши слова.

Извините, если кого обидел.

16 января 2005

История про сны Березина № 150

Мне приснился галерист Г.

Мы с Г (с которым я в реальности не знаком) сидим в какой-то квартире, комната в которой очень похожа на школьную столовую — огромные и очень высокие окна, столбы какие-то посреди комнаты, непонятные пространства.

В этом сне я долго вёл с ним разговор о его новой выставке.

— Ну, признайтесь, М., - говорил я — вся эта ваша "Россия-2" полное …! Это ведь будет такая пани Броня в оранжевом шарфике. Пятьдесят этих пани в оранжевых шарфиках.

При этом галерист мне что-то отвечал, и там был какой-то аргумент про Россию, который я не помню.

— Нет, — отвечал я, — мне всё понятно, что есть коммерческая составляющая и проч., и проч. Да и я не знаю, что у вас собственно за проект, и не мне его судить и финансировать. Я выражаю своё смутное недоверие не к экспериментам с голым королём, но против какого-то нетонкого вранья со всем этим русским проектом. Это какое-то прохиндейство с пафосными словами — вроде их профанации. Все понимают, что пафосные слова давно проданы и перепроданы много раз, но вот приходит кто-то, кто говорит «Россию спасут кедры и дачники». (Тут, в этом сне я употреблял это выражение, почерпнутое мной из книжек про лесную волшебницу Анастасию; книжек, которые куда-то подевались, а в своё время были распространены не хуже гербалайфа — но во сне я употребляю это выражение безо всяких объяснений, и оба собеседника знают, откуда оно). И вот лозунг начинает продаваться, вокруг него, как вокруг всякого лозунга начинают выстраиваться доверившиеся и недоверившиеся, а в итоге всё рушится — и ценность пафосных слов становится ещё меньше. Но всё равно эту операцию по отжиму подсолнечного масла можно провернуть ещё раз, и ещё раз. Поэтому мне не нравится вся эта искусственно-политическая технология — при ней разворовываются смыслы слов.

Галерист Г. мялся, и я понимал, что даже без свидетелей сказать ни «да», ни «нет» внутри этого сна ему нельзя, и вообще обсуждать это серьёзно не хочется.

Долго мы говорили, да. И не сказать, что я имел какие-то претензии к собеседнику —