Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивлённая Алигер отвечала, что «Ваши упреки и разоблачения не имеют и тени отношения к моему стихотворению. Вы судите его не как стихи с их вечным правом на многозначность и даже зашифрованность, на внутренний смысл и подтекст, а как лобовую и весьма элементарную декларацию совсем другого смысла. Я такой декларации не писала и не смогла бы ее написать. Вы решительно не поняли моего смысла слова «счет», моего смысла строки «оплачен и оплакан». Впрочем, мне бы хотелось удержаться от полемики. Неестественная для частного письма громогласность, неуместное красноречие, прокурорский тон Ваш исключают для меня возможность вступать в обсуждение смысла, сути моего стихотворения… Тон Вашего письма оскорбляет меня, — этого Вы хотели. Но он оскорбляет и самый предмет разговора, существо вопроса».
Письмо к Алигер было, кстати, напечатано на машинке, а потом распространялось — что позволяет самой Алигер закончить свой ответ: «Ответ свой я пошлю по почте и, рискуя показаться старомодной, не стану перепечатывать его на пишущей машинке. Уж лучше перепишу еще раз, как можно разборчивей. Мне кажется, что частные письма следует писать от руки и в одном экземпляре».
После обмена мнениями Алигер, которая тоже была не сонным одуванчиком всё это прекратила: ««Уважаемая Лидия Корнеевна! Я получила Ваше второе письмо. Следовательские изыскания Ваши касательно слова «сталь» и стихотворения «Два старика в Париже» глубоко безнравственны и окончательно убедили меня в том, что Вы по меньшей мере перестали слышать и понимать стихи. Переписку нашу считаю законченной. Не утруждайте себя ответом. Я его читать не стану».
Всё это, к счастью, опубликовано.
Но дело тут не в этом флейме — хотя переписка Чуковской с Алигер стремительна, но построена именно как флейм и всемерно (силами Чуковской) сделана публичной. И судится со стороны она по законам флеймочтения. Дело в том, что будущая диссидентская сторона пользуется здесь абсолютно сталинской риторикой, и показывает вполне сталинскую нетерпимость. И не нужны диссидентам враги, коли у них такие вожди.
Извините, если кого обидел.
06 января 2005
История про Чуковскую (V)
Тут можно привести ещё один пример.
В одном из своих писем 1938 года Лидия Чуковская, пишет своему отцу о злопыхателях Матвея Бронштейна. Матвей Бронштейн был её мужем и к тому моменту уже расстрелян. Лидия Корнеевна пока об этом не знает, и пишет о злопыхателях, написавших обличительную статью про арестованного, так: «С каким наслаждением я дала бы по морде Львову. Экая рептилия. Таких, как он, как Мишкевич, надо уничтожать не глядя, не задумываясь, пачками, но непременно гласно, публично, чтобы у других отбить охоту рептильничать. Неужели НКВД никогда за них не возьмётся? А хорошо бы провести подобную чистку в общегосударственном масштабе». Трудно поверить, но это пишет человек, сам уже некоторое время посидевший в тюрьме, а потом сосланный и потом декларирующий ненависть к авторитаризму.
Есть ещё один пример в том же 1968 году, когда состоялась переписка Чуковской и Алигер, Корней Чуковский записал: «Лида величава и полна боевого задора. Люда Стефанчук сказала за ужином, что один из рассказов Солженицына (которого она обожает) понравился её меньше других. Лида сказала железным голосом:
— Так не говорят о великих писателях.
И выразила столько нетерпимости к отзыву Люды, что та, оставшись наедине с Кларой, заплакала <…>».
Всё это — и то, что было в прошлый раз рассказано, разумеется, не для того, чтобы показать диссидентов и Лидию Чуковскую неумными ригористами и диктаторами, рвущимися к какой-нибудь форме власти. Не говоря уж о том, что власть, руки брадобрея — всё смешалось в странном танце и летит во все концы.
Так вот, наоборот, это очень важный опыт самоопределения, который отталкивает нас от вечной дихотомии персонального выбора. Как только кто-то кричит тебе в лицо, сопит в ухо, стучит тебе по электрическим проводам: «Если ты не с нами, то против нас» — значит, дело нечисто.
Если тебя пинками поднимают с колен, чтобы ты умер стоя, или сбивают с ног, чтобы ты жил — значит всё-таки надо думать самому.
И если уж примкнуть к кому-то, то семь раз отмерив.
Извините, если кого обидел.
06 января 2005
История про панику в Живом Журнале
Паника — дело интересное и весёлое. Она похожа на жаркое дыхание ветрянки в размеренной школьной жизни. Она похожа на корь, которая, нахлынув, утаскивает с собой в океан домашние задания и школьную форму. Уходят мелочные заботы, опасность контрольной работы и необходимость проснуться рано утром в школу. Вот сейчас, к примеру, продадут Живой Журнал.
И тут же заломят цену в $200/год.
Ну, хотя бы — 100.
Обязательно нужно заломить какую-нибудь такую цену, да. Иначе эффекта, о котором я скажу не достичь. Хотя, говорят, его можно достичь и собирая в сто раз меньше. Остановимся на ста американских рублях, потому что это позволяет вспомнить пословицу о рублях и друзьях.
Тогда менеджерская рука напишет на светящемся экране: Манка, факел и Торгсин.
И вот тогда мы выйдем на улицы как зомби и будем бродить с пустыми аддиктивными глазами.
Это будет значить, что в январе месяце две тысячи пятого года перестали существовать люди Живого Журнала с их прыгающей походкой и неловкой посадкой перед монитором. Время вдруг переломится; раздастся хруст разминаемых пальцев, покинувших клавиши; треск стульев, на спинки которых откинутся бывшие юзеры.
Сайты удивительной немоты появятся сразу, тут же, сайты, тянущиеся лосинами консолей, готовые лопнуть от рекламы. Тогда начнут мерить числом и мерой, судить порхающих у монитора аддиктивных; они будут осуждены на казнь за бесславную жизнь. Случайный путешественник из мира бумажной прессы, пораженный устройством этого механизма, напишет об этом: кончилась "империя человеческих каталогов", и добавит, чтобы не быть слишком жестоким: "блестящих".
Замученные Живым Журналом пригнутся, иные зашевелятся, первые станут бояться вторых, уважать их, станут заискивать. У них будут по ночам угрызения, тяжелые всхлипы. Они назовут это "совестью" и "воспоминанием".
B будут пустоты.
За пустотами мало кто разглядит, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких, аддиктивных, что кровь века переместилась. Подует два ветра: на восток и на запад, и оба принесут с
