Читаем без скачивания Славгород - Софа Вернер

Это предупреждение очень подходит ее привычкам – Гриша действительно постоянно сбегает. Она поспешно оглядывает сбившуюся толпу – неведомо, откуда они все взялись? Разношерстные и лысые, смуглые и белесые, мелкие и высокие, худые и толстые, женщины и мужчины – все прилипли тенями к стенам и поползли перед сыплющимися блоками спящих панелек, на свет неведомой путеводной звезды. Их топот и шепот складывались в тихий и ласковый гимн, а в редких сполохах зажигалок у самокрученных сигарет проглядывалось самое настоящее единое пламя. Пусть огоньки и перебегали от одного к другому – грели, освещали, губили, обжигали – каждой искорке в большой скользящей молодой силе суждено было разгореться единым костром.

Петя Гришу за руку хватает и дергает – чтоб очнулась поскорее, они уже сильно отстают. От ее внимания не укрывается, как его от лихорадочного сердечного ритма аж трясет. Он волнуется и пахнет уже испугом. Она хлопает его свободной ладонью по плечу и подбадривающе кивает.

– Ты не обязан. Я не знаю, как там у тебя и что, но… вижу, что нелегко.

– Всем нелегко. – Он тяжко сглатывает и с минуту не дышит. Потом кивает, шмыгает носом. Видно, вспомнилось ему что-то зияющее и кровоточащее, о чем Гриша не спрашивает. – Пойдем. Хоть присмотрим за ними. Все равно нам делать нечего.

«Бартболчу цицигаша бартбоцу берзалой эшийна»[2], – говорит про себя Рыкова Анваровскую чеченскую присказку и понимает, что готова влиться в дружную братию; может, совсем ненадолго, на последние свои дни…

На Ильяне – пусть она идет уже далеко впереди – совсем легкий плащ, который развевается от быстрого, зазывающего шага. Она улыбается всем подряд и никому конкретному, обращается сразу к трем собеседникам и семерым еще кричит вдогонку. Из разных домов неспешно стекаются прочие славгородские заложники и равняются, толкаются, здороваются несильными кивками.

Гриша решает нагнать Ильяну и в приступе бесполезной заботы предложить свою более плотную куртку взамен, но затем замечает – толпе не холодно, и ей самой до влажного лба жарко. Не по погоде и несвоевременно – в Славгороде наконец началась оттепель.

Глава тридцатая

Герман Харитонов застраивал город по особому своему разумению. Бетонные плиты в причудливой геометрии строгого кубизма нагромождались друг на друга в три ряда и стояли так – и шатко, и надежно – уже больше пятидесяти лет. Монументальное здание в пять этажей с высокими потолками в некоторых местах покрылось мхом и сырыми темными пятнами, словно бродячая собака – лишаем. Но Ильяне все равно нравится разглядывать каждую крупинку и соринку в институте Брюхоненко.

Деваться больше некуда. Институт намеренно организован таким образом, чтобы внизу, на полигоне с западной стороны строем шагали в предармейской подготовке, а наверху, под самой крышей, тщедушно вели свои эксперименты те, кто до сих пор верит, что гибриды существуют не зря. Но тогда у людей тоже должна быть какая-то особенная функция – только ничего полезного Илля в них не чувствует, и ничем они пригодиться ей не смогут. Хотя… вполне могли бы не мешать, например?

Надоевшее слово «предназначение» вытатуировано у Ильяны на ребрах – правда, на латыни – Fatum – потому что так оно выглядит более значительным. Как свойственно чернилам, вбитым под кожу неровно, дрожащей рукой и по пьяни, Иллино «предназначение» уже частично истерлось и отвалилось с болезненной корочкой. Так она ощущает и РЁВ – загрубевшим, истасканным, переполненным. «Ты на то и рассчитывала», – успокаивает себя Ильяна и старается сглотнуть внезапную нервную боль в горле.

Институт регулярно вмещает крупные собрания, которые инициируются по самым разным поводам. Не всегда у этих мероприятий есть организатор, конкретная тема или единая повестка. После всех недавних событий Зильберман неминуемо воспринимает ряды заполняющихся кресел в арендованном под шумок актовом зале лишь как показатель того, что они не сдались. Их борьба может и неспешна, однако тела и души, глаза и уши – все они обращены сейчас к надежде. Будущее Славгорода не обязано быть светлым – все эти гибриды готовы к темноте грядущей свободы. Ильяна старательно дышит, погружая себя в некий транс. Она с детства, если переволновалась, считает каждый выдох и поет про себя мантру. Так учили ее первые матери в приюте для шлюх.

Впервые она переживает за то, что ей придется сказать.

* * *

– Мы тут не были с самого моего выпуска, да?

Выпуск у них был в разные годы – и в совсем другой для каждого из них жизни. Воспоминания о днях, проведенных здесь, в институте, за учебой – вполне себе у обоих одинаковые, потому что на пенсию тираны не торопятся. Почти все более-менее обретшие профессию гибриды так или иначе пребывали на подготовке в институте; тут школа жизни, и учат сразу всему. Особенную страсть институт питает к будущим пограничникам и милиции – в этой мясорубке их муштруют до костяной пыли. Институт – это не человек, не преподаватель, не государственная структура, институт – бездушная машина, бесконечная и бездонная, проглатывающая и выплевывающая существ фабричными штампами: швея, тракторист, учительница, электрик, водитель автобуса и, наконец, мент.

Окна на втором этаже, напротив актового зала, выходят на запертый и скрытый от чужих глаз двор-полигон. Лишь малая часть обучения новых служителей власти проходит в аудиториях – даже вне лекций легко зазубрить десяток самых важных законов, а в остальное время спесь сгоняют тут, на стальных перекладинах уличных тренажеров. Упор лежа – голыми ладонями в снег; крюки ногами на турник головой вниз – часами, до бессилия и мигрени; бег рывками – без остановки бесконечными кругами. Вырезанные из дерева околочеловеческие мишени за пятнадцать лет потемнели от дождей и заморозков, а мешки с песком, на которых отрабатывают захваты, свалены в одну бесформенную кучу сбоку от облезлых лестниц и перекладин. Некоторые из снарядов больше подходят для собак, но породистых в Славгороде нет, а тренировать дворняжек здесь никому и в голову не придет. Да и зачем, когда все силы уходят на хортов, которых не так жалко.

Коридорные стены института недавно крашены, но черная плесень ледяного каменного здания все равно оседает в отвыкших легких. Гриша кривится, замечая фото знакомого ей душегуба в рамке «Ректор института». Из-за особенностей взросления гибриды попадают в институт физически взрослыми, но, если равнять с людьми-ровесниками, – детьми. Тайная страсть этого подонка – отлавливать малолеток на самых первых курсах – и принуждать. Ко всякому, разному, и всегда ужасному.

Он даже кого-то прямо в этих стенах