Читаем без скачивания Империя - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наши разведчики говорят, там их не больше тысячи, самое большее полторы.
– Они соберут больше при помощи союзников, – пробормотал Эсхил.
Перикл склонил голову:
– И мы тоже. Если бы они были сильны, то пришли бы сюда, а не направлялись на север. Нет, это, вероятно, наш шанс вырвать сердце Спарте, однажды и навсегда. Если совет назначит полемарха и стратега, я призову собраться всех мужчин, способных держать копье и щит. Мы можем выставить на поле сколько? Десять тысяч?
– С Мегарой скорее двенадцать, – отозвался другой стратег.
Перикл кивнул. Готовясь произнести решающие слова, он чувствовал, как его будто сковывает холодом изнутри.
– Тогда, имея эти двенадцать тысяч воинов, мы должны выступить против спартанцев и разбить их. Если они пришли оказать поддержку союзникам, мы каждому волку на Пелопоннесе покажем, насколько они слабы. Нам придется разорить их гнездо, но к тому моменту, как они выступят против нас, наши стены уже будут достроены. С этого дня Афины начнут возвышаться и возвышаться.
– Если только это не ловушка, – сказал Эсхил, и все раздраженно взглянули на него, а он лишь пожал плечами. – Что? Спартанцы хорошо знают нас. Если они не так слабы, как мы думаем, это может быть уловка, чтобы заманить нас на север, пока остальная часть их армии совершит нападение на Афины и разрушит наши драгоценные стены. Вы знаете, заново мы их не сложим. На них потрачено столько серебра и труда, что это уже привело нас на грань катастрофы. Каждый день возникают бунты, когда семьям становится нечего есть или женщины поднимают крик из-за своих мужчин, погибших на строительстве. И присказка всегда одна и та же: «Разберите стены».
– В городе есть люди, симпатизирующие спартанцам, – добавил Эфиальт. – У меня сидят в камерах человек десять, ждут суда. Их всех поймали за попыткой поджечь дровяные склады или сломать леса. Всех казнят, конечно, но гораздо больше провокаторов сумели сбежать. Я согласен с Периклом. Другого шанса у нас не будет.
– Мы будем держать немного наших людей на Пелопоннесе и рядом с перешейком, – сказал Перикл. – Если это ложный маневр или ловушка, мы повернем назад. Имея быстрых коней, мы сумеем вовремя доставить предупреждение. Но разве можем мы упустить шанс ослабить Спарту? Показать ее союзникам, что она больше не является бьющимся сердцем Греции? Ради этого стоит рискнуть.
Перикл огляделся. Возражений больше никто не высказывал. Он опустил голову. Члены совета продолжали собираться в главном зале. Они ждали новостей, а он вместо этого принесет им призыв к войне. Перикл встал, и вдруг заговорил Эфиальт, как будто слова скопились в нем и разом вырвались наружу:
– Я хотел бы возглавить армию как полемарх…
Перикл обмер. Хотя он примирился со стратегом, но не забыл, каким неумелым проявил себя Эфиальт, когда пришло время вести людей в бой.
Эфиальт почувствовал его колебания и покраснел:
– Я стратег Афин, сограждане. На мне не лежит прямая ответственность за строительство стен, как на Перикле. Кого еще вы сделаете полемархом для руководства войском против Спарты?
Ответ был: Кимона. И Перикл от досады едва не выпалил его имя. Однако нужно было убедить в этом Эфиальта, не задев его гордость. Он улыбнулся:
– Стратег Эфиальт, ты первый среди нас, особенно когда нужно решать вопросы в собрании и с афинским народом. Они полагаются на тебя. Я доверю тебе поддерживать спокойствие и наводить порядок на улицах. Поверь мне, когда армия отправится на поле битвы, это будет самое опасное время в городе. Люди, которых ты упоминал, не преминут использовать эту прекрасную возможность. У тебя есть в городе уши, тебе известны все слухи и тайны, ты сможешь пресечь любые козни лучше, чем кто бы то ни было другой. Я не хочу снова возвращаться в город, охваченный огнем, только не это. Прошу тебя, стратег, охраняй город, пока достраиваются стены.
Эфиальту польстили слова Перикла. Тем не менее он был не дурак, и от него не укрылись таящиеся в его словах намеки.
– Перикл, ты ведь не думаешь повести их в бой сам? Это должен быть кто-нибудь постарше.
По крайней мере, он больше не выставляет в этом качестве себя, подумал Перикл. Но его охватило разочарование. Он так надеялся возглавить афинян в битве со спартанцами. Его отец, кончено, сделал бы это. Однако Ксантипп был частью поколения словно рожденного для того, чтобы властвовать. Тем, кто пришел за ними, это давалось не так легко.
Перикл обвел глазами всех. Его взгляд остановился на самом старшем стратеге Мирониде. За последние десять или двадцать лет этот человек возглавлял дюжину небольших военных операций. Он также был стратегом в битве при Платеях под началом у Аристида, что пошло ему на пользу. Миронид слыл опытным воином, хотя во всех других отношениях был человеком совершенно неприметным. Перикл никак не мог заставить себя произнести его имя и уничтожить свой шанс повести войско в бой.
Эфиальт проследил за взглядом Перикла и сказал слова, которые не шли с языка у Перикла:
– А как насчет Миронида? Ты не хотел бы?
Пожилой стратег задумчиво кивнул:
– Это было бы честью для меня.
Миронид проявил себя образцом скромного человека. Честь выпала ему сама, он не боролся за нее. Перикл готов был задушить его.
Снаружи становилось шумно – члены совета занимали скамьи. Нужные слова никак не приходили, поэтому Перикл склонил голову перед Миронидом и вышел в главный зал.
* * *
Тисамен не был блестящим наездником, хотя умел достаточно хорошо держаться в седле, на самом деле лучше большинства спартанцев. Однако он ехал медленно, не рискуя сломать шею или слишком сильно пораниться. Никомед оставил Тисамена позади по его просьбе. Странно, но регенту стало легче, когда Тисамен напомнил ему о пророчестве. Он просто не хотел тратить эту последнюю победу на какую-нибудь незначительную стычку.
Слова оракула придавали Тисамену веса в Спарте, по крайней мере в регентство Павсания. Благодаря пророчеству Тисамен получил гражданство, что было редкостью в тех краях. Он считал, что его ценность очевидна всякому. Тем не менее старший из эфоров всегда хмурился при виде Тисамена, словно тот был здесь чужаком или его считали собирателем сплетен.
Может быть, причина в том, что Павсаний попал в опалу. Когда колесо Судьбы повернулось и единственный сын Павсания стал царем, Тисамен решил, что при Плистоанаксе он снова возвысится и будет его правой рукой. Однако присутствие Тисамена, казалось, раздражало юного царя не меньше, чем
