Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ветер окреп, с нарастающим шумом зашелестели осины. Теперь в их мокром шелесте Роберту Вокенену чудилась тоска…
Теперь ты и сам понял… — шелестели ему деревья. — Куда бы он ни пошёл — они настигнут его всюду… Такие, как Соренсет, опасны — старые или больные хрычи… Слишком ослабевшие, чтобы выживать честной охотой, но менее голодными это их не делает… Они всё ещё слишком опасны — ровно настолько, чтобы увидеть в случайных встречных добычу, живое трепетное мясо… Мы, деревья — живем куда дольше вас, животных… И нет никакой разницы, двуногая ты тварь или нет — в минуту опасности все вы становитесь на четвереньки…
Роберт Вокенен в ужасе обернулся на лес… Осины трепетали… казалось — они двигаются, сужают хоровод вокруг:
— Ты правильно говорил нам, пузатый человек… Нет никакой разницы, кто ты — существо из плоти, или из сырой древесины… или картонажная артель, или целый «Большого Дом»… Всюду есть свои хищники, а значит — всюду будут их жертвы… Любители неосторожно пасущейся плоти…
Он — тоже сходит с ума? — подумал Роберт Вокенен, отложив дубинку и растирая виски обеими ладонями. — Стоило забираться в лес, чтобы понять такую простую мысль? Вполне можно было прийти к тем же выводам, занимая кресло комфортабельного буса.
Он широко облизнул губы.
Не сдавайся, Стреляный Лис… твоя борьба продолжается, пока… пока жизнь не окончена…
Он почувствовал вдруг, что Серого Человека больше нет рядом и, гулкое мгновение спустя — действительно снова услышал удаляющееся «-шур… — шур…». Хлопнула ветка, распрямившись… и осыпался с неё вездесущий дождь.
Серый Человек сделал ещё несколько шуршащих движений, а потом окончательно сгинул…
Роберт Вокенен подождал для верности ещё немного, всё ещё находясь под впечатлением.
Откуда вообще взялась у него эта странная идея — броситься в погоню за этим, наверняка опасным человеком? Неужели он и впрямь собирался догнать этого типа и ударить его дубиной по лохматому загривку?
С большим сомнением он посмотрел на отломанный сук около себя. Вне битвы любая палка выглядит оружием — Роберт Вокенен где-то прочитал эту фразу, и сейчас повторил её про себя несколько раз, прежде чем она его отрезвила.
Да, точно… Вне битвы…
Он глубоко вздохнул и обессиленно улыбнулся своему перевёрнутому отражению в луже. Решающая битва не состоялась, миновала… Миновала.
Как ему и говорили деревья — он опустился на четвереньки и, уже вполне свыкаясь с повадками пресмыкающегося — осторожно пополз прочь…
Ну, и слава богу… — сказал он, работая коленями и локтями. — Я не рождён для битвы, не рождён, чтобы перегрызать глотки… нужно признать это…
Он больше пригоден для тонких осторожных расчетов, для размышлений и интуиции… Он же Лис — а значит уступает любой собаке в длине клыков…
Он полз и расшалившееся сердце понемногу сбавляло темп.
Его ребра, видимо, тоже останутся целы сегодня — Роберт Вокенен распахнул пиджак и осторожно ощупал саднящий бок — как, наверное, его далекие предки ощупывали мятый доспех после битвы. Этот тип всё-таки здорово его отмутузил. Под сорочкой, должно быть, полно синяков — и каждый размером с голову младенца.
Иногда он делал вынужденные остановки, чтобы отдышаться и прислушаться…, но по-прежнему не находил ни единого признака присутствия рядом ещё одного человека. Вообще ничего, кроме его собственного хриплого дыхания, звука дождя, набирающего силу, и шороха листьев вокруг.
Ветер налетал порывами… будто резвясь. Вот и теперь — упал с мокрых небес и мгновенно разъял подлесок надвое, словно расческой положил пробор на чью-то густую шевелюру — Роберт Вокенен увидел редеющий просвет впереди, за ним уже не было ни деревьев, ни высокой травы… там угадывалось иное пространство, широкое и пустое. Он пополз туда, цепляясь своей дубинкой за лопухи.
Очень скоро подлесок в последний раз дохнул на него травяной прелью из-под корней и, наконец, ослабил хватку…
Роберт Вокенен, как был, на четвереньках — выпрастался под голое небо… Тучи впереди теснились, как все неотложные дела разом — перекрывали путь и бегу, и взгляду. Сквозь них на притихшую землю валился дождь — охапками твёрдой безучастной ко всему воды.
Роберт Вокенен, будто и впрямь оборотился настоящим лисом — задрал голову и понюхал воздух. Под когтями его хлюпало, лапы разъезжались на мокрой земле… он опомнился — тряхнул головой и поднялся с четверенек. Дубина осталась валяться в грязи.
Он бегом припустил через пустырь — в ту сторону, где виднелась за травяными гривами и колтунами пахотная пустота. Дальше за ней угадывалось пространство ещё более пустое — полоса шоссе, делящая этот насквозь промоченный мир на «до совершения глупости» и «после чудесного спасения».
Он старался бежать к шоссе так быстро, как только мог — ёрзал туфлями по раскисшей земле, или выдирал из травы схваченные ей ноги…, но дело продвигалось медленно. Довольно скоро Роберт Вокенен выдохся — за помятым панцирем ребер то и дело ёкало и тогда болезненно поджимались к хребту отшибленные внутренности. Измочаленные полы пиджака трепались на весу… А сорочка, мокрая от дождя и пота — всё лезла из-под ремня. Даже галстук, и тот сбился так сильно, что поговорка и впрямь оказалось правдой, а не преувеличением — узел за левым ухом. В довершении ко всему — он ведь потерял шляпу.
Подумав о шляпе, Роберт Вокенен, почти выбравшийся уже на шоссе — сбился с шага и беспомощно оглянулся на лес. Шляпа… В пылу драки и последующего бегства — он забыл про неё совершенно. Она, должно быть, слетела с головы сразу же — как только тот тип ударил его в первый раз. Упала и затерялась в траве. Он подумал о непокрытой своей голове, о растрёпанных мокрых волосах — они, должно быть, сосульками налипают повсюду, оставляя на виду его обширную плешь. То, что ещё росло на его темени — уже не было способно ничего замаскировать без должной укладки…
Он придирчиво ощупал темя руками.
Так, видимо, всё и было — дождь вымыл из его волос весь гель, что Роберт Вокенен втирал в них для объёма, и под пальцами теперь ощущались не волосы даже, а какая-то слипшаяся пакля, раскисшая настолько, словно её неделю держали в тазу с мыльной водой, а потом взяли и размазали по голому черепу. Сама лысина, должно быть, просвечивает насквозь — разгоряченная и розовая, как поросячий бок. Она, к тому же, ещё и сплошь перемазана чем-то… то ли грязью, то ли раздавленным листом — он щупал, а пальцы
