Читаем без скачивания Последний Герой. Том 5 - Рафаэль Дамиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Умер? Нет. Очнулся резко. Будто проснулся. Был уже в другом месте. Интересном и знакомом.
* * *
Из репродуктора эхом гнусавил голос железнодорожного диспетчера. Что говорит — не разобрать. Видимо, их специально набирают на работу с такой раскатистой невнятной дикцией.
Я стоял на перроне железнодорожного вокзала, и первое, что почувствовал — запах печных труб, сырости и жареного теста. Осень перекатывала по земле опавшие листья, но вместе с ними налетал и первый снег, колючими подтаявшими осколками он ложился на плечи, на старомодные шапки снующих людей, таял и снова превращался в грязь под ногами.
Люди суетились, как всегда на вокзале: кто-то проталкивался вперёд с узлами, клетчатыми баулами и сумками, кто-то стоял с детьми, укутанными в пёстрые китайские куртки. Дутики, на ногах — те самые нелепые сапоги на липучках, что продавались на каждом рынке.
Перрон жил своей жизнью. Вокзал — знакомый, но… тот, старый. Облупившиеся стены, сквозняки из покосившихся дверей. Порепанный плакат с лозунгом «Голосуй или проиграешь!» и блеклая физиономия Ельцина, приклеенная к кирпичной стене на уровне глаз. Рядом облезлый ларёк с надписью «Пресса», где на самом деле продавали всё подряд: от семечек в бумажных кулёчках до дешёвых батареек.
Бабушка в шерстяной шали, скрючившись от холода, держала перед собой таз с горячими пирожками. Пар поднимался, смешиваясь с запахом вокзального креозота. Чуть поодаль другая женщина на ящике продавала сигареты. «Беломор», «Прима», «Мальборо» поштучно, кому как по карману.
Из железных киосков с выгоревшей краской и дощечками, приколоченными вместо стёкол, играла музыка. Хриплые динамики надрывались: «А я бамбук, пустой бамбук, я московский пустой бамбук…»
Я смотрел на всё это и понимал — я в девяностых.
Мое время… Когда люди ещё ходили без телефонов, а слова «челнок» и «деревянные» были частью повседневной жизни. Только что провалился в бункер, и тут вдруг… Сильно провалился. Глубоко. В эпоху девяностых, пахнущую вокзальными пирожками, дешевым табаком и соком из порошка в пакетике.
Я ошарашенно озирался, пытаясь понять, что происходит. Голоса людей на перроне сливались в единый гул, не разлепить.
Как же так?
— Что с тобой, Макс? — спросила Аня.
Молоденькая, ладненькая, в старом пальтишке, с пухлым чемоданом у ног. Её глаза… большие, такие бездонные, словно могли утянуть в себя целиком. Еще эти губы, я их помнил — они целовали меня не раз.
И тут накатила, как волна, память. Я вспомнил. Ноябрь девяносто шестого. До моей гибели осталось буквально несколько месяцев. А это наша с ней последняя встреча здесь, на Новознаменском железнодорожном вокзале. Я провожал её в Москву. И больше мы не виделись. Никогда.
Я почему-то быстро принял эту реальность, будто… будто шагнул в сон. Всё вокруг было настоящим, но в то же время словно не со мной происходило. Я будто смотрел на себя со стороны.
Корткая дубленка-пилот, модная, но уже изрядно вышарканная, потёртые джинсы. Руки крепкие, с тонкой печаткой из серебра на пальце. Под курткой, в скрытой кобуре прощупывался пистолет.
Это был Лютый. Это был я.
— Всё нормально? — повторила Аня, прижавшись ко мне, ее пальчики легли мне на грудь, пытаясь пробиться сквозь дубленку к сердцу. — Ты даже не обнимешь меня на прощание?
Я не знал, что делать. Стоял, будто окаменел. А потом все вспомнил. Обида. Злость. Тихая ярость.
— Ну не знаю, Ань, — выдохнул я. — Ты меня бросаешь ради работы.
— Макс, мы это сто раз обсуждали. — тихо сказала она, в голосе сквозило упрямство и глубокая грусть одновременно. — Ты же знаешь… Я не могу остаться здесь. Мне предложили должность в Москве. Хорошая зарплата, жилье. Это наш шанс.
— Наш? — переспросил я. — Моё место здесь.
— Я всё равно надеюсь, что ты бросишь свою ментовку и приедешь ко мне. В Москву. Я там устроюсь, обживусь. И мы снова будем вместе. Я не хочу быть без тебя… Ты…
— Нет, дорогая. Так дела не делаются, — сказал я. Но слова отдавались в голове чужим голосом, будто говорил не я. Хотя это, конечно, был я. — Я никогда не перееду в Москву.
— Надеюсь, что переедешь, — улыбнулась она. — Когда узнаешь всю правду.
— Какую ещё правду? — нахмурился я.
Аня прижалась сильнее. Я почувствовал её тепло — родное, близкое. Рука сама поднялась и обняла её.
— Ну вот, так лучше, — сказала она, улыбнулась и быстро чмокнула меня в губы. — Я всё равно тебя люблю.
Но пока она вглядывалась в моё лицо, улыбка стала меркнуть.
— А ты почему молчишь? — спросила она, глядя прямо в глаза. — Ты любишь меня?
— Какую ещё правду я узнаю? — повторил я вопрос, игнорируя её слова.
— Я не могу тебе сказать, Макс… — голос Ани прозвучал грустно и натянуто, будто каждое слово давалось ей с трудом. — Я… всё написала.
— Что ты написала? — пробурчал я недовольно.
Как же её понять? Мы действительно обсуждали всё уже много раз, десятки, кругами. И теперь ещё какая-то правда?
— Увидишь в почтовом ящике. Там записка от меня.
— Ань, мы что, малолетки? — я усмехнулся, но без всякой радости. — Записками обмениваться? Такое только в школе бывает.
— Нет… поверь, я не могу сейчас. Не могу сказать. Я всё написала там. Ты прочитай пожалуйсту, прошу…
— А мне и так всё ясно, — отрезал я. — Должность, карьера, Москва, новые возможности. Зачем тебе какой-то опер из Новознаменска, которому зарплату месяцами задерживают?
— Не говори так, — Аня чуть отстранилась, взгляд её, тревожный и болезненный, метался туда и сюда. — Ты же знаешь, что это не так.
— А как тогда, Аня? Как? — сказал я жестко. — Ты уезжаешь и точка. Все остальное — всего лишь предлог, отговорки. Ладно… Нам было зашибись вместе. Но все когда-то заканчивается. Взрослые люди, да? Все понимаю.
— Это не так, Макс…
— Граждане, заходим! — громко и противно прогнусавила проводница, выглянув из вагона. — Поезд отправляется. Провожающих прошу покинуть вагон!
— Ну… всё, мне пора, — Аня взяла чемодан.
— Подожди, — я достал из внутреннего кармана пачку денег, протянул ей.
— Зачем? — нахмурилась она. — У меня есть.
— Знаю я, как у тебя «есть». Не рассказывай. Но ты не думай… Просто
