Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков

лист – если для меня что-то осталось неясным. Затем я прошу один-два дня для личного общения с полным погружением, это необходимо мне для лучшего понимания характера. После этого – принимаюсь за работу. Реально она занимает месяц-другой, но в договоре я обычно указываю: девяносто дней, с правом досрочной сдачи. Итоговый объем составляет до одного авторского листа, но не менее половины авторского листа. По окончании заказчик может ознакомиться с работой и в течение десяти дней высказать свои пожелания. Но они – непременное условие! – носят лишь рекомендательный характер и принимаются только при моем согласии с замечаниями. Также у заказчика – подчеркиваю! – нет права отказаться от публикации. Впрочем, за все время моей работы никто и не думал отказываться. Публикация – по согласованию с заказчиком – в одном из журналов из списка, приведенного в прилагаемом портфолио. Возможен иной вид публикации. Надеюсь, моя репутация гарантирует качество работы». В конце он написал о стоимости своих услуг. Поначалу, первый год, он побаивался, не отпугнут ли эти цифры возможного клиента, не стоит ли ему как-то снизить цену. Однако, заметил Илья со временем, никто не торговался. И почти никто не пропадал после его ответа. Видимо, те люди, что к нему обращались, сами заранее понимали, что бессмертие не может стоить дешево.8

Пока молодой таксист, бодро поругиваясь, продирался через пробки из Пулкова к центру, Маруся безуспешно пыталась придумать хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение произошедшему сегодня. Дозвониться ей так и не удалось ни до вылета, ни после посадки, телефон Ильи был выключен. «Или вне зоны действия сети», – как равнодушно сообщала ей автоматическая девушка. Маруся листала переписку за неделю разлуки. И не находила ничего особенного. Не замерзла ли она на кладбище? Как держится папа? Что с маминым лечением, есть ли обнадеживающие сигналы? Если вдруг нужно чем-то помочь, пусть говорят не стесняясь. Сережа по-прежнему отличник и умник в ежовых рукавицах родителей? Встречалась ли Маруся с одноклассницами, как провели вечер? Вот и все, за исключением ежедневных пожеланий доброго утра и спокойной ночи, электронных поцелуев и уверений в том, что он скучает. О Насте, как всегда, ни слова – и в этом тоже не было чего-то необычного. А сегодня внезапно – «немного приболел». Ни в одном сообщении она не видела даже крохотного ключа к пониманию. Надежда оставалась лишь на ту связку, что лежала во внутреннем кармане рюкзачка.

Илья дал их в первое общее утро, когда она надевала туфли в прихожей. «Не забудь, пожалуйста, ключи», – сказал он буднично, жестом указав на тумбу трельяжа. Там лежало простое голое колечко с «таблеткой» от домофона и английским ключом от входной двери. (Уже потом Маруся сама купила к ним брелок в виде крохотной маски Вольто.)

Но прежде того они вошли вдвоем в сокровищницу лета. Как туристы, досветла бродили его площадями и переулками, дожди пережидали в круглосуточных кафе, по утрам совсем коротко отсыпались, чтобы затем весь день легкомысленно ждать вечера своей новой встречи. Пока однажды – обещали грозу – он не пригласил ее к себе.

Был конец августа. Илья распахнул окно и задернул тяжелые шторы. Свежесть и сумрак кружили голову. Что-то упало в прихожей – зонтик? И она летела с ним в пропасть так же легко, как легко, оказывается, соскальзывает к ногам платье, как вдруг свободно падают с плеч бретельки. И сердце ее, послушное мужским пальцам и ладоням, примагниченно двигалось прямо под кожей вниз и вверх. И то, что в первый раз случилось с ней потом, было больно и хорошо. Больно – меньше, чем она представляла себе, а хорошо – больше.

Они лежали в тишине, как два опрокинутых бокала. Неразличимые посреди ночи. Одно дыхание выдавало их миру.

– О чем ты думаешь? – спросил наконец кто-то из них, пробиваясь сквозь немоту, когда вслед за порывом ветра в стекло стукнули редкие тяжелые капли. – А ты?

– Я думаю, какие в детстве потолки были дома высокие – как во дворце. Потом детство прошло, и наш дворец превратился в простую квартиру. А сегодня, знаешь, я смотрела наверх, и там, за твоей спиной, снова высились торжественные своды.

Все на свете проходит: хоть жизнь, хоть ночь. Белый с желтой полосой ее экипаж ощутимо тряхнуло на дорожной выбоине. Они никогда о том не говорили, но Маруся чувствовала, что Илья не был внутренне готов к миру, в котором они живут с ним одним домом. Он искренне считал ее своей семьей, трогательно ухаживал за ней и нежно любил, допоздна засиживался с ней за шахматами вслепую (на желание!), брал ее с собой, когда ездил на кладбище к маме, но окончательно перебраться к себе не звал. А она и не настаивала, резонно полагая, что ему надо просто привыкнуть к ее присутствию. Все Машины вещи оставались в съемной комнате на Петроградке, Илья просто стал оплачивать ее комнату сам. Ночевала она как бог на душу положит: то тут, то там. И была взаправду счастлива.

Воспоминания менялись в голове быстрее, чем проспект за окошком такси, где ранняя весна была похожа на позднюю осень.

– Я не торопилась тебе сказать. Не была уверена. Но теперь это точно. Я беременна.

– Поздравляю.

– Что?

– Я сказал «поздравляю». Очень простое слово.

– И что… это значит? У нас будет малыш.

– Это слово означает, что я за тебя рад. Искренне поздравляю, восклицательный знак.

– Я не понимаю, что ты несешь?! А за себя ты не рад? За нас – не рад?!

Он молчал, как будто обдумывая, медля, пытаясь приподнять что-то очень веское.

– Но почему, Илья? Из-за того, что мы не женаты, что ли? Да мне все равно. Или ты думаешь, что я это нарочно – чтобы вот так тебя затащить?!

– Под венец, – спокойно продолжил он. – Нет, Маруся. Дело совсем в другом. Я не могу иметь детей. Я бесплоден.

Она кричала, что это чушь, что быть такого не может. Я старше тебя, говорил он, и ты не первая женщина в моей жизни. Я сдавал все тесты дважды. Ошибки быть не может. То есть ты хочешь сказать, зло шептала она. Нет, я лишь сказал, что поздравляю тебя. Но это значит только одно – что ты меня считаешь… Хватит, опять перебивал он. Ладно, стоп, но ведь можно же просто сделать тест на отцовство? Я узнаю точно, хочешь? Но мне кажется, сейчас его делают даже на самых ранних сроках, и все, и ты увидишь, что в прошлых анализах была ошибка. Ведь теперь же все по-другому, мы подтвердим!

– Маша, – равнодушно произнес он, – если бы ты была мне не ты, я бы сказал, что… что унизительна даже мысль о таком, даже мысль о такой мысли. И это точно были бы последние слова, что я сказал бы тебе.

Ближе к Лиговке пробка на дороге неожиданно стала пожиже.

– Сейчас перекресток проскочим, там пошустрее пойдем, – бросив короткий взгляд в навигатор, сообщил таксист то ли пассажирке, то ли сам себе.

– Не спешите, пожалуйста. – Маруся вернулась мыслями в салон. Посмотрев в приложении имя водителя, повторила: – Не спешите, пожалуйста, Роман.

И добавила, прохладно усмехнувшись:

– Меня ждут дома.

9

Илья опять подумал, что давно уже надо бы сохранить шаблон ответа, чтобы не набирать и не вспоминать его каждый раз заново. Впрочем, он был графоманом – страсть к письму составляла его существо, с детских лет процесс письма нравился ему физически: в самом постепенном появлении текста на белом листе (прежде) или на белом экране (теперь) рождалось и подрастало его удовольствие. Подлинное чудо виделось ему в том, как движение пальцев неуловимо превращается в слова. Так же колебания струн или стук молоточков рождали музыку. И эти слова, и эта музыка почти сразу приподнимались над текущим вокруг временем, навсегда отрываясь от того, кто их породил.

Он внимательно перечитал свой ответ Арине Яковлевне, как всегда делал перед отправкой: первое письмо становилось каркасом его образа в глазах клиента. Изменил предложение о личном общении, добавив в скобках возможность одной или нескольких аудиобесед онлайн. И дописал постскриптум: «К сожалению, должен сказать, что в случае вашего согласия я не смогу приступить к работе незамедлительно. Сейчас я занят другим заказом, который планирую завершить в течение пяти-шести недель. По окончании его я напишу вам, и если заинтересованность сохранится, мы сможем начать».

Как интересно, мельком подумал он, ведь у Серова однажды все и началось. И вот теперь – ему пишет Серова, да. А. Я. Искалка не смогла ничего подсказать