Читаем без скачивания Фаюм - Евгений Николаевич Кремчуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставалось лишь, выражаясь изящным слогом, вплести ниточку откровения в ткань повседневной реальности. Не сразу, но ему все-таки удалось найти несколько подходящих мест для того, чтобы разместить свое короткое объявление.
Proteus написал(а) 19 октября в 23:49:07 UTC+3:
«Доступ к личному бессмертию. Без эзотерики и биофизики, антицифра. Дорого. Полная безусловная гарантия нынче, присно, ет ин секула секулорум. За подробностями обращайтесь, пожалуйста, в ЛС или письмом».
В сущности, дело оказалось невероятно увлекательным – к тому же в чем-то уже знакомым Илье по его уличному перевоплощению – и состояло всего из трех последовательных шагов: установить, воссоздав в мельчайших деталях, фигуру героя – будущего персонажа; герметично в ней расположиться; встать в назначенной точке ответвления сюжета от земного жизнеописания. Снизу реальность, сверху воображение – вот такой вот бутерброд. Или наоборот. Дальше оставалось только мысленно включить запись, медленную запись. На первом его шаге задача стояла, по сути, биографическая. Илья оформлял профиль заказчика, как правило проводя с ним вместе несколько дней и выделяя для себя виртуальным маркером особые приметы: в биографии, внешности, складе характера, в образе мыслей, как если бы собирался писать о нем книжку для ЖЗЛ. После этого он надевал своего персонажа, как чистое белье после душа. Это и правда оказалось ему привычным: в аниматорском своем ремесле Илья, в отличие от большинства коллег, никогда не был простым «костюматором», как небрежно называл он таких про себя. Переодеваясь перед выходом на улицу в мундир полковника гвардейских гренадеров, он всегда мимовольно перенимал до вечера и личность первоначального его владельца. Так и теперь, становясь персонажем, он погружался в ту глубину, или поднимался на ту высоту, или смещался в ту сторону, где начиналось действие будущей новеллы. Оставалось только написать саму историю, конечно же не списывая из биографии прототипа, но прибавляя к ней. Ведь фаюм – он как портрет: в нем пребудет навсегда то, чего не было, а после него стало.
Затем Илья отправлял рассказ, эти свои «движущиеся портреты», в редакцию одного из семи известных литературных журналов и после публикации подписывал с заказчиком акт выполненных работ (оказанных услуг) к договору. С оного дня фаюм, как священный фиал, сохранял за границами времени нетленную частицу еще одной бывшей на белом свете души.
«И что, – спросил у него однажды очередной клиент, – абсолютно любой человек может стать вашим героем? Неужели у вас совсем нет каких-то, художественных, я не знаю, нравственных критериев отбора?» – «Ну разумеется, любезный Сергей Степанович, – ответил Илья. – Важно только, чтобы он сам желал бессмертия. А мне – да, мне интересно испытать сюжетом любого человека, у которого достаточно для этого денег».
12Илья в ужасе обернулся к ней, ежась и страшно жмурясь, точно крот или архантроп, на ярком свету пятирожковой люстры.
– Что? – спросила Маруся, разводя руками. – Не тебе одному, знаешь ли, решать за нас троих.
Пристально вглядевшись, она подошла к нему и взяла за плечи.
– Никуда я отсюда не уйду, пока ты не объяснишь мне по-взрослому, что произошло в твоей жизни или в твоей голове. Что там случилось за эту неделю такого, чтобы ты меня вот так выгонял сейчас из нашего дома.
– Я тебя не выгонял, – сказал Илья очень тихо.
– Ладно, не выгонял. – Она печально усмехнулась. – Но и не остановил.
Он смотрел ей в лицо и ничего не понимал. Маруся не притворялась, такое было бы просто невозможно сыграть. Илья украдкой на миг скосил глаза налево. Там все было по-прежнему. Он вдруг понял, что впервые в жизни видит эту молодую женщину с короткими светлыми волосами, высокую и болезненно худую, которая стоит перед ним, положа руку ему на плечо, и чего-то ждет. Глаза необычные, подумал он, а еще подумал, что должен бы, наверное, откуда-нибудь знать ее, раз они оказались тут наедине – однако же она казалась ему совершенно неизвестной. Тайком обведя глазами комнату, он подумал, что это, похоже, ее квартира, очень небольшая и скорее простая, чем уютная. Прежде он никогда здесь не бывал. Ему захотелось выглянуть в окно за спиной, посмотреть, что там снаружи, но он вспомнил, что плотно задернул шторы, так что все это странное недоразумение длилось только несколько мгновений.
– Маша, я… – начал он скованно.
– Подожди.
Маруся взяла его под руку и заботливо, как пожилого или как больного, усадила в кресло. Сама устроилась рядом на подлокотнике.
– Теперь. Давай. Рассказывай, – сказала она по словам.
– Ты несчастлива со мной, – осторожно произнес Илья.
– Кто тебе такое сообщил?
– Никто, я всеми своими глазами вижу.
– Ну если так, сделай, чтобы была счастлива.
– Я не могу, Маша. Я старался, у меня не получается.
И что же конкретно не получается, сказала она. А ты сама не видишь, ты считаешь, что такой и должна быть семья? Илья смотрел на нее, она помолчала. Я вижу, сказала затем, что тебе пока так лучше. Значит, и мне тоже. Это никакая не жертва, а обыкновенная судьба. Ничего уж прямо экстраординарного.
Он снова осмотрел комнату, будто ища, на что бы ему в ней опереться. Когда-то здесь дед любил молодую бабушку, в этих самых стенах однажды случилось чудо, и у них появилась дочка. Потом их внук любил здесь лучшую женщину в своей жизни.
– Я вспомнила одну историю. – Маруся сидела рядом и легонько поглаживала его волосы. – Когда мы читали на первом курсе античку, знаешь, какое обстоятельство меня сильнее всего поразило в «Царе Эдипе»? Вот он подросток, он живет-растет себе в Коринфе, он сын коринфского царя. Жизнь удается. И вот однажды какой-то случайный пьяница на пиру вдруг обзывает Эдипа поддельным сыном. Юноша, естественно, не верит, но, усомнившись, на всякий случай отправляется к оракулу в Дельфы, чтобы узнать, кто же его настоящий отец. И оракул отца-то ему там не называет, однако говорит, что этого самого отца ему суждено убить, а затем стать мужем своей матери, ну и прочие ужасы. Это все известно. И Эдип в полнейшем раздрае, конечно, бежит из мирного Коринфа. Чтобы избежать ужасной судьбы стать отцеубийцей. Так он думает. А дальше уже сбывается как по нотам – потому что в лапы к судьбе-то он как раз и бежит. И я тогда вдруг подумала: а вот если бы он не поверил? Да ну, ерунда, сказал бы. Вернулся бы спокойно в Коринф, влюбился-женился, жил бы поживал, добра и славы наживал, правильно? И каждый счастливо умер бы в свое время. То есть вся трагедия Эдипа-царя случилась ровно оттого, что он: «а» – поверил в реальность судьбы, и «бэ» – устремился ее изменить. То есть пытаясь избежать чего-то неприятного, мы, наоборот, можем отдавать тем самым себя в его власть. Все это, понятно, общее место, такой мысли тысяча лет в обед. Но ведь я же сама открыла – и радовалась, и горевала тогда как девчонка.
Илья молча кивнул. Потом, подумав, тихо произнес:
– Если бы он не сбежал, возможно, у судьбы нашелся бы потом на него и другой рычажок.
– Может быть. А может быть, и нет, – сказала Маруся. – Есть еще и другая история, тоже драматическая. Мы с тобой в том году как-то купили пирожные. Здесь, в «Дикси», помнишь, эклеры? И там на витрине были разные: ванильные, шоколадные, смородина, лимонные, что-то еще, не так уж важно, – мы долго колебались, какие выбрать. Я захотела лимонные, и мы их купили. А дома они оказались совершенно невкусными. Я расстроилась, понятное дело. Зря купили, говорю. И помнишь, что ты мне на это ответил? Забыл?
– Забыл.
– А я вот запомнила. Ты сказал, что не зря. Что иначе ты, то есть я, все время думала бы о них и, – она засмеялась, – вожделела бы их. Это, кстати, точная цитата. И что если бы мы не купили те пирожные, мы никогда не узнали бы, что нам не стоило их покупать.
Илья положил руку ей на колено и спросил:
– И что же мне теперь делать?
– Кофе мне сделай, пожалуйста. – Маруся улыбнулась. – У меня сегодня весь день
