Читаем без скачивания Славгород - Софа Вернер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герасим заведует полузаконной свалкой-складом на отшибе города. Конечно, для провизии есть свои амбары со стороны возделанных полей и Топи – там, ближе к природе, далеко отсюда. А Стая же приютилась за промышленным районом в ангарах-бараках, доверху заваленных всяким. Тыща-и-одна-хрень – так Герасим называет свой укоренившийся в нищем городе бизнес. Между высоченными полками с разнообразными припасами скачут прикормленные соратники – почти все, конечно, Стайные. Такое богатство можно доверить только проверенным, но если что, то и карает за кражи Герасим строго.
Когда деньги посчитаны и разделены между нуждами, Поля садится за планы и письменно их заверяет. Часть средств выделяет на финансирование больницы и подвала «Новой волны», чтобы у врачей была возможность продолжать действовать за спиной у власти и помогать безвозмездно. Часть средств откладывает на закупки, часть – на нужды склада и работников, и последнюю, меньшую – сует в долгий сейф-резерв на «черный день». Раньше эти деньги помещались в платке, заколотом булавочкой, но сейчас стопки купюр уже не влезают в ящик.
– Долго же они не трогают нас… – она закрывает ящик на ключ, который прячет под широкую лямку бюстгальтера. – Поэтому ни в чем им не отказываешь?
– Так уж вышло! – Сима разводит руками. – Нас же, вон, к стенке прижали. У кого деньги есть, тот и командует парадом. Захотят – нового Герасима себе с Большой земли привезут, а меня пристрелят.
– Ох и подхалим ты, Волков, – Поля снисходительно ему улыбается, прощает эту попытку бороться за каждый сантиметр теплого одеяла.
– Иллька – ну хорошая девка, я не спорю. Дурноватая, в подонка-отца своего, потому и решила не подстраиваться. Хотя подстраиваться не лучше. У каждого путь свой. Но я к чему: надо было у Корсака все деньги, у падлы лисьей, выжать. Я ему и масло для смазки оружия, и дымные шашки, и даже новые шланги для воды, и стеклотару пустую, прямо по списку…
Поля призадумывается. Она стоит у узкого прорубленного окна, отвернувшись от двери. Сима упирается лицом в ладони, смаргивая старательно усталость.
– А ты не думал, на хрена им это все нужно? – раздается из коридорной темноты. Кто-то прилегает плечом к покосившемуся косяку расслоившейся двери.
За спиной у них граница (подкопанная, конечно, какая Сима собака, если за забором будет без дырки сидеть?), и в лапах – какая-никакая власть над самыми отъявленными мудаками города. Потому-то Ильяна и приходит сюда – в который раз. Но теперь не за помощью, а с новостями. Теми, ради которых Корсак и выкупил всю бумагу, наверное.
– Гриша Рыкова мертва.
Глава сороковая
– Я приношу свои извинения, моя рубашка несвежая. Я здесь относительно недавно, однако времени и возможности переодеться у меня нет, c'est la vie[3]. Седьмые сутки, если отблески солнца меня не обманули.
Альберт очень вежлив со всеми своими пациентами. Его ксенофобская слепота исходит из чистейшего зоологического интереса. Еще со времен института он предпочитает изучение своих объектов в естественной среде обитания, то есть эмпирическим методом. Взаимодействие с прямым своим интересом, подведение его и себя к общей цели, тщательная фиксация и корректировка привычных врачебных приемов на основе полученных данных. Будучи сыном архитектора, Альберт все систематизирует, и его медицинский подход – выверенный, математически точный и по шагам постепенный – всегда его выручает, даже в самых экстренных ситуациях.
– Я вас прошу проявить немного терпения, – нарочито тактично предупреждает Альберт о грядущей невыносимой боли. Гибридские тела, конечно, по размерам варьируются – кто-то худее, кто-то выше, – но выносливость их с точки зрения биологии ошеломительна.
– Я проведу некоторые манипуляции с применением силы. Необходимость моих действий неоспорима, к сожалению.
Его скрипучий баритон элегантно контрастирует с грохотом шатких нар, на которых жертва происшествия бьется в истерических конвульсиях.
– Сопротивление ни к чему не приведет, – он крепко затягивает жгут из куска своей сорочки выше кровоточащей раны, – вам и так повезло, что вас довезли.
Пробивается тон уставшего русского поликлинического врача, которым Альберт по обыкновению своему боится стать. Не следует ему поддакивать своей истерикой на чужую; он истощен, за каменными перегородками стенают издевательским бредом, а пуля уже норовит двинуться к бедренной артерии. Медлить нельзя, инструментов нет, надежда ускользает.
Альберт хватает со стола свою последнюю привилегию: ручку без драгоценных чернил, которые он потратил за неделю на свои новые теории. Ломает ее удачным способом, получая из некрепкого пластика чуть заостренный зубренный край, и понимает: его должно хватить, чтобы хотя бы подсобить пальцам в раздирании мягких тканей. Только он наклоняется над раной, как пациентка дергает ногой и мычит, боясь сосредоточенных движений кого-то над ней нависшего в темноте.
Камера действительно погружена в полумрак, но острого вороньего взгляда вполне хватает на операцию даже в таких условиях. Альберт вынужден прибегнуть к самому дикому способу спасения жизни – голыми руками и на грязном матрасе. Ни медсестер тебе ассистирующих, ни ваток, промачивающих лоб, ни анестезии несчастному мученику на операционном столе. Приходится раздирать одежду руками, лишь бы обеспечить себе больше доступа.
Он стягивает с себя пиджак и кое-как приматывает вздрагивающее колено к настилу, а после без подготовки льет небольшое количество воды на рану и приступает к извлечению пули. Удивительно, что до этого самого момента сердце пациентки выдерживает и продолжает биться.
В детстве Альберт имел твердое намерение спасать собак, кошек и прочих миловидных живых существ, насмотревшись на то, как те мучаются, никому не нужные, в коробках за универмагом. Единственный знакомый отца, преподающий в Брюхоненко до сих пор, несмотря на зреющий маразм столетнего возраста, взялся за начальное обучение вирийского племянника (не от родства, а от – племени), но с одной только целью: отпугнуть. Препарирование лягушек, поначалу вызвавшее слезы и сопли, сейчас очень пригодилось. Ни пуля, ни пациентка не противятся Альберту – маленькая железяка звонко падает на бетонный пол.
Гриша издает облегченный вздох и опадает на набитую соломой подушку, прикрыв глаза. «Жить будет», – преждевременно решает Альберт.
Альберт не тратит остатки драгоценной воды на мытье рук или полов, и только лишь вытирает лицо ветошью, что служит ему здесь полотенцем, поражаясь самому себе. Он ведь и психиатрию-то выбрал – из чистейшего страха. В его нынешней работе пациенты вредят себе сами, а его труд – ставить галочки, разрешать или запрещать, а потом рекомендовать. Даже препаратов для лечения душевных болезней
