Читаем без скачивания Славгород - Софа Вернер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Перестаньте! – Ильяна кричит оглушительно и подымается двумя резвыми движениями. На ее внезапное появление Севостьянов реагирует соответственно инструкциям – поднимает табельное оружие вверх и целится помехе в грудь.
Прицел проходит невидимой линией над Гришиным плечом под наклоном вниз – и обернуться, чтобы увидеть Ильяну или подать ей сигнал бежать, она не может.
– Подними руки, – тихо просит Гриша, и кошачий слух ловит это указание. – Илля, пожалуйста, делай, что они скажут.
Ильяна слушается знакомого голоса и поднимает ладони вверх, но без лишнего послушания. Севостьянов же и глух, и слеп – он обычный человек, лишенный хорошей ориентации в пространстве. Появление какой-то девки из темноты пугает его, как маленького мальчика! – и Зильберман еле сдерживает улыбку.
– Вы ошиблись, товарищ майор, – смело говорит она, пряча весь мертвецкий ужас куда-то далеко в глубину груди. На поверхности оставляет только смелость и любовь. Любовь, которая ведет ее из темноты к свету всегда – в какой бы ситуации она не оказывалась. – Григория Рыкова не имеет никакого отношения к прошедшей сегодня акции. Да и митинг был стихийный, но я им горжусь. Это сделала я. И не жалею, конечно же. Потому что убийцы Григории Рыковой будут наказаны. И накажу их я. Скорее всего, убью – изощренно, и обставлю все так, словно вы все этого сами хотели.
Каждое слово накидывает по одному году к пожизненному заключению Ильяны. Чужаки теряются от ее напора – не удивительно! Глупые люди – разве они могут спокойно выслушать настоящий РЁВ одной-единственной балии?
«Это чувство» возвращается к Грише. Солнечное сплетение сжимает, как уже изрядно мятую бумажку, и на грудину ложится бетонная плита. Она даже наклоняется вперед от боли, и плечи от напряжения сводит.
Сегодня «это» не победит ее и не прогнет под обыкновенную ей бесхребетность. Гриша решает воспользоваться моментом – Севостьянов, Демина и их третий – все теряются, беззвучно пытаются понять, как перехватить обеих – без потерь, потому что публичная порка будет показательнее. Они не думают про казнь, в их мире ее нет, на нее давно объявлен мораторий. Но их казнят – только дай волю! И если Грише уже терять нечего, то Ильяна сможет сделать многое. Почти не раздумывая, Рыкова выхватывает из-за пояса брюк пистолет и дрожащими руками выставляет его так, чтобы наверняка размозжить жалкое севостьяновское лицо.
– Беги! – приказывает она Ильяне, и та испуганно замирает: табель? откуда? – но все же начинает, спотыкаясь, отходить назад, под защиту темноты предыдущего этажа.
– Не посмеешь, – с толикой опаски говорит Севостьянов, и дуло его пистолета смотрит теперь на Гришу. Хрен с ней, с девчонкой чокнутой. «Поймаю, – думает, – и хорошенько накажу, тварь, в допросной». – Опусти оружие, Рыкова. Пожалеешь же.
Капитан Шатунов сам поднимает руки, хотя Гриша никогда бы в него не выстрелила. Третий страхует, не хочет зазря марать руки. Демина нехотя целится куда-то мимо, не чувствуя особого желания вступать в эту междоусобную перепалку. Дед стрелял по собакам, они взвизгивали и рассыпались по кустам, поскуливая. «Так они точно тебя не тронут», – говорил он.
Но и Гриша не трогает. Она рычит, неумело держа явно не свой макаров, но нажимать на курок не торопится. Она обороняется, не нападает. Демина опускает руки – по-человечески не может заставить себя держать ее на мушке просто так.
– Оставьте ее в покое, – предупреждает Гриша, и стойка ее отчего-то уверенная, милицейская все-таки. Рука ее не гуляет, глаз метко видит, куда стрелять, если Севостьянов ринется в погоню. – Я сдамся, ладно? Она уйдет, и я сдамся. – Она щурится, стараясь сморгнуть слезы. – Только дайте ей уйти, я прошу вас.
Ноги соскальзывают со ступенек, и пару раз, стараясь заставить себя убежать, Ильяна падает – сшибает и колени, и ладони. Она не оглядывается, но слышит в подъезде гулкое эхо: «Дайте ей уйти…» – и чувствует себя обязанной бежать со всех ног, до тех пор, пока не собьет пятки, до самых складов на границе – заляжет там и сделает все, чтобы вытащить Гришу из тюрьмы. Она еле продирается на улицу, и зубы ее бьются друг об друга, сухие рыдания рвутся наружу. Только она покидает проулок общежития, на всю округу раздается выстрел.
Вороны всплеском разлетаются с деревьев к вечернему небу.
* * *
– Это же сделка с дьяволом, Сима. – Голос Поли звучит несправедливо осуждающе. – Не бери ты у Корсака деньги.
Волков кривовато усмехается, ставя старую клетчатую сумку на ее бухгалтерский стол, но старается не задеть желтоватые огрызки бумаг с теми жалкими записями, которые на складе служат, как Поля выражается на иностранном, «инвойсами» и «счет-фактурами». Будь воля Герасима, он так бы и продолжал ставить зарубки на дощечках, как древний мамонт – вот столько-то «палочек» отгружено, вот столько-то получено. Поля же, снабженная небывалой звериной волей, если уж возьмется, то и сделает все по совести. А Волков уже не умеет по совести жить.
– Чуешь? Воняет чем? – Он косится на сумку.
– Хм. – Поля принюхивается, опираясь локтями на столешницу. – Нет, ничем вроде…
– Вот именно! – Сима радостно хлопает ладонью по документам. – Деньги, Поля, не пахнут. Это тебе – на «Волну» твою.
Она растерянно смотрит на кипу истертых купюр, которыми принесенная Герасимом ноша наполнена доверху. Скептически щурится, подсчитывая примерный объем типографской бумаги в рулонах – ее и было-то мизер! – и явно подваливающее к миллиону вознаграждение. Какие-то деньги российские – и их много, это для внешнего обмена, какие-то – с гербом октябрьским, с Лениным, на хлеб славгородский, трогать их Поле неприятно, но такова уж работа. Что она сможет купить для «Новой волны»? Совесть и добросердечность в ее последователях природная, а больше им ничего не нужно.
– Я что-то перераспределю обратно в закупку. – Ей стыдно все принимать себе и отдавать на благотворительность, хоть Герасим и щедр – всегда такой. Последнюю куртку отдает детям найденным, дурак. Поля задумчиво останавливает пересчет на пятитысячной бумажке огненного цвета. – Откуда у них такие деньги? И что они попросили?
– Все тебе расскажи. – Сима присаживается на старый тканевый диван, и тот громко скрипит прохудившимися пружинами. Отворачивается от сурового женского взгляда, ей-то врать как? Выдерживает всего минуту тихое осуждающее шуршание денег. – Поль, ну какая тебе разница откуда? Дотации пришли какие-то. Взятка
