Читаем без скачивания Будни и праздники императорского двора - Леонид Выскочков

По окончании сего в половине 3-го часа их величества имели выход к императрице Марии Федоровне, где за обеденным столом изволили кушать в гостиной комнате как то: императрица Александра Федоровна, императрица Мария Федоровна, великий князь Михаил Павлович, великая княгиня Елена Павловна, герцог Александр, принцесса Мария, принц Александр, принц Эрнест, принц Евгений Вюртемберские, статс-дама графиня Ливен. По окончании стола их величества возвратились к себе в Эрмитаж. За вечерним столом их величества кушали по своим кабинетам.» [691] В примечании уточнялось, что «ливрейные служители носили во весь день парадную статс-ливрею» [692] . Высочайший выход в Большую церковь был отменен в связи с нездоровьем императрицы. Служба была в Малой церкви, божественная литургия совершалась «духовником Музовским тройным соборным служением и придворными певчими».

Приносились поздравления. В церемонии участвовали «два взвода по 30 человек лейб-гвардии Кавалергардского Ея Величества и Конного полков, поставленные шпалерами по правую сторону». По традиции в начале царствованиия Николая I новогодние поздравления императорской семье приносили санкт-петербургские, тосненские и ижорские ямщики, а с 1841 г. и немецкие колонисты. Сначала это право было дано дармштадтским колонистам, но поздравляли также среднерогатские, ижорские, а иногда и стрельнинские колонисты. Дармштадтским колонистам это разрешение было дано как исключение в 1841 г. в связи с прибытием из Гессен-Дармштадта невесты цесаревича Марии Александровны. Но в 1846 г. последовал указ «О воспрещении колонистам приносить государю императору поздравления в Новый год и в день Светлого Христова Воскресенья» [693] .

В новогодний вечер на половине императрицы Александры Федоровны обычно устраивались камерные вечерние собрания, которые продолжались примерно до 12 часов. Вот как описывает новогодний вечер в кругу императрицы Александры Федоровны А. Ф. Тютчева во время Крымской войны накануне 1 января 1854 г.: «Наступил Новый год. Я встретила его с стесненным сердцем… Вечер под Новый год я провела у императрицы, где говорили о войне и щипали корпию для армии. В одиннадцать часов подали шампанское, поздравили друг друга. И императрица отпустила нас: так принято в царской семье, чтобы к двенадцати часам каждый удалялся к себе. M-lle де Трансе, Александра Долгорукая и я подождали цесаревну, когда она проходила, чтобы пожелать ей счастливого Нового года…» [694]

Но начиная с Елизаветы Петровны особенностью российского императорского двора была традиция устраивать 1 (или 2 января) новогодние празднества в Зимнем дворце, своеобразные, как они назывались на языке придворного церемониала, «новогодние маскарады». Петербургская аристократия называла их также «Балами с мужиками». Для придворных был своеобразный «дресс-код»: дамы должны были быть в кокошниках, а кавалеры в «домино». Купцы и лавочники появлялись в длиннополых сибирках и круглых шляпах, их дочери – в парчовых и шелковых платьях, в алмазах и жемчугах.

На маскарады допускались все желающие, но общее число людей ограничивали в пределах от 30 до 40 тысяч человек. Писатель В. А. Соллогуб пишет о таких балах при Александре I: «К определенному часу весь дворец освещался, все двери отпирались… Первого вошедшего и последнего вышедшего гостя записывали на память… Посетителей собиралось более 30 тысяч.

О полиции и помина не было» [695] . По свидетельству А. О. Россет-Смирновой, в 1828 г. давали подобный бал: «.. Полиция счетом впускала народ, но более сорока тысяч не впускала. Мужики имели право оставаться до полуночи» [696] .

Недавно ставшая фрейлиной А. С. Шереметева с восторгом описывала свои новогодние впечатления в письме к родителям от 3 января 1834 г.: «Первое января был довольно утомительный день для нас, любезная маменька…, как в прошлом году я не могла провести канун Нового Года с папенькой и Васей, так как была у государыни, где было маленькое собрание, такое же, как то, на котором вы присутствовали в прошлом году.

.. На другой день выход и поздравление; кончилось около трех… Вечером маскарад. Мы поехали за их величествами. Великая княжна Мария на нем присутствовала в нынешнем году. Была такая толпа и такая давка, что мы с большим трудом добрались до Георгиевского зала, в котором обыкновенно останавливаются и где находятся иностранные посольства. Без преувеличения в этот раз было более сорока тысяч человек. Я участвовала во всех полонезах: с государем наследником, великим князем Михаилом, принцами Оранскими (отцом и сыном) и принцем Вюртембергским. Императрица и великая княгиня Елена были почти одинаково одеты, в настоящих русских телогрейках, только цвета были разные. Разошлись около часу в полном изнеможении от жары и усталости…В нынешнем году было мало милостей, только одна фрейлина княжна Лобанова, дочь Куше левой. Принц Оранский, сын, назначен шефом одного гренадерского полка, который теперь будет называться его именем» [697] .

По свидетельству баронессы М. Фредерикс, на маскарад 1 января 1837 г. роздали тридцать тысяч билетов. В «"Русском журнале" леди Лондондерри, 1836-37» английская гостья описывает Новый год в 1836 г. «с толпами самых простых и грязных людей. Роздано более 40 тысяч билетов; извозчики, прислуга, мужики и пр. входят, бродят повсюду, закусывают… ни одного случая пьянства или непристойности, и хотя все сокровища дворца на виду, не исчезла ни одна тарелка» [698] . Впрочем, некоторые предосторожности все же предпринимались. Лакеи, размешав серебряной ложечкой чай, подавали его в посуде без ложечки, дамы надевали фальшивые драгоценности. Кроме того, дежурила толпа «черных дворников», готовая помочь полицейским чинам.

Неизбежно какие-то произведения искусства все же страдали, как от многолюдства, так и от нарочитых повреждений. Вот некоторые выдержки из рапортов хранителя 2-го отделения Императорского Эрмитажа действительного статского советника Лабенского обер-гофмаршалу Нарышкину:

3 января 1833 г.:

«Во время маскарада 1-го генваря в военной галерее от необыкновенной тесноты, происшедшей от многолюдства, 25 генеральских портретов более или менее повредились, почему я велел снять оные для реставрации».

3 января 1836 г.:

«По случаю бывшего 1-го генваря сего года маскарада в портретной галерее 40 портретов генералов более или менее от большого жара побелели».

23 апреля 1841 г. «по случаю высокобракосочетания государя-наследника цесаревича»:

«…Посетителями, но именно кем неизвестно, испорчено шесть эрмитажных картин и одна особенно пробита из числа тех, которые повешены в коридоре над Помпейскою галереею» [699] .

В последнем случае речь шла о бале по случаю бракосочетания наследника Александра с Мари. Великая княжна Ольга Николаевна пишет об этом бале 1841 г.: «За ним последовал еще целый ряд празднеств, между ними, – празднование дня рождения Саши 29 апреля (точнее, 17 апреля. – А. В.) и дня Ангела Мама и Адини 3 мая. Закончилось все народным празднеством в национальных костюмах, на которое было допущено тридцать тысяч человек. Зимний дворец освещался всю ночь напролет, и в залах толклась невообразимая толпа. В Белом зале для Мама было устроено спокойное место за балюстрадой, где она могла сидя принимать приветствующих ее. Папа с одной из нас, дочерей, под руку ходил, насколько это было возможно, среди толпы; празднество длилось бесконечные часы. Мы совершенно обессилили под конец» [700] .

Во время предшествующего бракосочетания, великой княжны Марии Николаевны и герцога Лейхтенбергского в 1839 г., народ был допущен во внутренний двор Зимнего дворца, где, по свидетельству маркиза де Кюстина, мог наблюдать за празднеством издали: «…Выходя из пиршественной залы и направляясь в бальную, я снова подошел к окну. На сей раз оно выходило во внутренний двор, и здесь глазам моим предстало зрелище совсем иного свойства, хотя и столь же неожиданное и удивительное, что и заря над Петербургом. То был внутренний двор Зимнего дворца, квадратный, как и двор Лувра. Покуда длился бал, двор этот постепенно заполнялся народом; тем временем сумерки рассеялись, взошло солнце; глядя на эту немую от восхищения толпу – этот неподвижный, молчаливый и, так сказать, завороженный роскошью царского дворца народ, с робким почтением, с некоей животною радостью вдыхающий ароматы господского пира, – я ощутил радость. Наконец-то я увидел русскую толпу; там внизу собрались одни мужчины, их было так много, что они заполнили весь двор до последнего дюйма… Следует, однако, признать, что народ, толпившийся при дворе, оставался там, можно сказать по доброй воле… они и впрямь веселились, но источником их веселья были забавы господ… Впрочем, прически женщин из простонародья, ослепительные шерстяные или шелковые пояса мужчин в русских, то есть персидских, кафтанах прекрасного сукна, многообразие красок, неподвижность людей – все это вместе напоминало мне огромный турецкий ковер, которым покрыл двор тот волшебник, что творит здесь все здешние чудеса. Партер из голов – вот прекраснейшее украшение императорского двора в первую брачную ночь его дочери; российский монарх был того же мнения, что и я, ибо любезно обратил внимание иностранцев на эту молчаливую толпу, одним своим присутствием доказывавшую, что она разделяет с государем его радость…» [701]