Читаем без скачивания Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дискуссия о понятии права, даже когда она еще не достигла завершенного результата, имела огромное позитивное значение для развития правоведения в СССР. Провозглашение права системой установившихся общественно-производственных отношений было очень скоро отвергнуто. Но пока оно сохранялось, юристы сосредоточились на исследовании производственных отношений, их отличии от других общественных отношений и выяснении впоследствии той их роли, которую они играли не как право, а как экономическая основа правообразования. Трактовка права как системы правовых отношений проявила большую устойчивость, чем сведение его к системе общественных отношений. Но и она не выдержала испытания временем. Тем не менее сосредоточение на таком центральном институте, как правоотношение, повлекло исследование его специфики, анализ отдельных элементов, изучение разных видов правоотношений с переходом от одной совокупности юридических норм к другой. Нормативное определение права не только пришло на смену своим предшественникам, но в существенных своих чертах сохранило силу и в настоящее время. В связи с оказавшимся достаточно устойчивым новым определением подверглись разработке связанные с ним другие проблемы. Главная из них – система или структура права, подразделяемого на отрасли, институты, субинституты. Как показывает анализ этих проблем, они оказались гораздо более сложными, чем разработка исходной категории. Достаточно сопоставить дискуссию о праве с дискуссией о хозяйственном праве, чтобы с бесспорностью убедиться в этом. Но благодаря проблемам, сопряженным с понятием права, появились новые категории – предмет и метод регулирования, отрасль права и отрасль законодательства, виды кодификаций и т. п. Однако, как показал краткий обзор дискуссии о праве, развитие советского правоведения также не обошлось без идеологической борьбы, причем борьбы особенно острой, которая не ограничилась столкновением мнений, а вылилась в преследование Пашуканиса и его сторонников, объявленных вредителями на правовом фронте и арестованных как враги народа.
Вредоносность деятельности Пашуканиса и его единомышленников усматривалась в игнорировании закона и сведении права к системе правоотношений. Логически это позволяло судьям решать правовые споры как если бы никакого закона не было, и как если бы судьи сами были законодателями. Таким оказывалось положение дел логически. Однако фактически судьи подчинялись закону и в своем большинстве стремились исходить всецело из законодательных указаний. Это, однако, не оказало никакого влияния на судьбу «Пашуканиса и пашуканистской банды». Все они были судимы закрытым судом, в большинстве расстреляны, а в меньшинстве приговорены к длительным срокам лишения свободы и помещены для отбытия наказания в концентрационные лагеря.
Таким образом, нормативная теория права не просто победила, но сыграла свою кровавую тризну на прахе людей, повинных только в том, что мнение, в правильности которого они были убеждены, подверглось истолкованию как вредительское. Непосредственным организаторомвсех этих ужасов был Вышинский, автор нового определения права, Генеральный прокурор СССР, обвинитель на всех открытых московских процессах, один из главных подручных Сталина по уничтожению миллионов коммунистов и беспартийных, руководителей и рядовых, защищавших себя и безропотно шедших на гибель. Жертвы Вышинского вряд ли понимали, за что их гонят на убой и могли лишь придумывать разные версии своего истребления. Напротив, сам Вышинский прекрасно понимал, что он делал. Тому есть безусловное подтверждение: вслед за смертью Сталина застрелился Вышинский. Человек, произносивший речи величиной в газету, ушел со сцены, не сказав ни слова.
Остается, однако, один вопрос, на который нужно ответить. Общеизвестно, что произвол и беззаконие достигли в стране апогея при Сталине и усердной помощи Вышинского. Почему же теории Стучки и Пашуканиса, не представляющие препятствий для произвола, были вытеснены с барабанным боем, когда произвол было решено развернуть и заменить нормативной теорией, которая сама по себе несовместима с произволом? Тому содействовали две причины: укрепление сталинской диктатуры и водворение замаскированного бандитизма.
Стучка и Пашуканис сохраняли возможность за каждым судом творить право. Вышинский сохранял эту возможность только за законодателем. А законодатель был игрушкой в руках Сталина.
Стучка и Пашуканис могли переложить вину за неправосудные приговоры на судей и их подручных. Для Вышинского вина не в людях, а в самом законе.
Уже после Хрущева, его разоблачения Сталина и критики насаждавшегося им беззакония, судебный произвол мог встретиться лишь в виде редчайшего исключения. Дальнейшее развитие общества при Горбачеве, Ельцине и Путине происходило в борьбе за усиление прав граждан, охрану их интересов, решительное пресечение любителей беззакония. Предполагаемая судебная реформа еще более укрепит этот процесс, введя новые серьезные меры по борьбе за предотвращение беззакония и произвола. А «научные дискуссии», превращавшиеся в организованные судилища, давно приказали долго жить, как только стоявшая во главе государства КПСС прекратила свое существование, и больше некому было составлять соответствующие секретные расписания, охватившие все духовные сферы жизнедеятельности советской страны. Наконец, существенно расширена возможность опротестования через суд любых попыток опорочения человеческой личности, в том числе и тех, которые выражаются в приписывании ложных взглядов или в извращении их смысла.
При дальнейшей государственной работе над этой темой нужно продумать и защиту интересов другой стороны. Система мер, упреждающих опорочение чести и достоинства личности, если она будет носить односторонний характер, может не только отвратить от ложно порочащей критики, но и подавить желание борьбы за правду тех, кто убежден в обоснованности своих сужений. А это нанесет удар уже по критике. Поэтому во всех случаях судебного рассмотрения дела о порочности (или беспорочности) научного произведения потерпевший должен иметь право на ответ в том же издании, в котором, по его мнению, он был опорочен. Вслед за этим материалы должны быть подвергнуты специальной экспертизе с вызовом и заслушиванием мнения обеих сторон. Лишь после полного накопления этих материалов может начать рассмотрение дела суд, соблюдая все принципы судебной деятельности (гласности, состязательности, презумпции и т. п.).
Глава 4. Идеологическая борьба и практическое сотрудничество
1. Идеологическая борьба и полемика
В произведениях наших авторов – книгах и статьях – немалое место отводится критике литературы ученых зарубежных стран. Но эта критика всегда носит односторонний характер. Что бы зарубежные авторы ни написали, объявляется неправильным и обычно отвергается в грубейшей форме. Бывают и такие случаи, когда буржуазному писателю приписывается то, чего он никогда не говорил. Трудно сказать, какой смысл имеет подобная критика, и с какой целью она предпринимается. Подобной критикой никого нельзя чему-либо научить. Огульное поругание автора только потому, что он представляет интересы другого класса, слишком примитивно, чтобы воспринималось с доверием. Нужно судить материал, а не автора, судить спокойно и вежливо, а не окриками и оскорблениями. Только такая критика вызовет доверие и поможет науке. Да, ученые начнут ее читать, а не бегло просматривать в самом лучшем случае.
Не следует также смешивать борьбу по форме с борьбой по содержанию. Нужно, прежде всего, отказаться от критики концепции без изложения ее содержания. Этот метод довольно широко распространен под тем предлогом, что, дескать, нельзя предоставлять трибуну врагу. Но если критика звучит убедительней, чем изложение, предложенное критикуемым автором, то враг никакой трибуны не получит, а читатель будет пощажен: он познакомится с тем, что хотел сказать враг, поймет его суждения и уразумеет мысли критика. Если же критик лишь назовет, но не объяснит смысл критикуемой теории, а затем обольет ее разгромными ушатами, читатель ничего не поймет, и либо забудет прочитанное, либо запомнит его на время, оставшееся до экзамена. Стоит только спросить у него, а в чем суть отвергаемой Вами теории, тут как раз и выяснится, что ничего, кроме названия, присвоенного критиком, читатель не знает.
На своем собственном историческом пути я испытал различные методы критики, начиная от заушательства и кончая дисциплинированной логикой. И что же? В первом случае те, кого я критиковал, либо молчаливо проходили мимо меня, либо в редких случаях подходили и спрашивали, не помню ли я, что случилось со мной в тот день, когда я писал о них. Во втором случае ни один из критикуемых не упускал возможности побеседовать со мной, чтобы понять меня глубже и, если не согласиться, то по крайней мере отыскать новые пути изложения, делающие его концепцию более вразумительной и доходчивой. Едва ли нужно доказывать, какой критический путь приемлем для науки и каким языком нужно говорить, чтобы вызывать не раздражение, а желание поспорить, стремление выяснить истину.
Ну, а как же быть с идеологией, спросит иной читатель, не будет ли вежливость в споре оценена как форма
