Читаем без скачивания Избранные труды. Том IV - Олимпиад Соломонович Иоффе

Весьма показателен также происшедший со мной третий казус. В конце 60-х гг. я полетел в Иркутск как оппонент по защищавшейся там кандидатской диссертации. Не успел поселиться в гостинице, как мне из Москвы позвонил ответственный редактор журнала «Советское государство и право» А. Ф. Шебанов, попросив меня лететь обратно через Москву для включения в мою статью хотя бы одной цитаты из докладов Л. И. Брежнева и добавив, что он приготовил мне на выбор две цитаты. Я было сослался на то, что уже проделанная им предварительная работа не оставляет сомнения, что содержание статьи в каком-либо дополнении цитирования не нуждается. Но он парировал мой довод с неумолимостью: «В таком случае статья опубликована не будет». Пришлось лететь с остановкой в Москве.

Ясно, что цитатничество содержания работ не улучшало, а чаще всего становилось обузой как для автора, так и для читателя. Но его нельзя было обходить не только ради подготовленных публикаций. От этого зависела последующая судьба опубликованных работ, подвергавшихся безграничному унижению не только из-за отсутствия цитат, но и вследствие их недостаточного количества. Приходилось сперва писать работу соответственно ее собственному содержанию, а затем растворять рукопись надлежащим количеством цитат.

Настало также время решительно пересмотреть отношение к иностранной, западной, правовой литературе. О ней либо ничего не пишут, либо критикуют то ли как дебилов, а то и как вооруженных врагов. Между тем, знакомство с работами, изданными на Западе, имеет большое познавательное значение, а прозвучавший еще во времена П. И. Стучки постулат к их ниспровержению так и повис в воздухе всей силой своего призывного нагнетания. Такое положение начало действовать не только в юриспруденции, но и во всех других гуманитарных науках, в которых царило либо молчание на этот счет, либо оголтелый в своем невежестве мордобой. Помню, как И. С. Кон, замахнувшийся на итальянского ученого Бенедетто Кроче, затем приносил ему извинения не страницах журнала «Вопросы философии» ввиду того, что адресат критики был избран политически неудачно. Читаешь Е. В. Тарле или других ученых высшего класса и удивляешься необычной вежливости обращения с иностранцами. Когда был дан приказ громить югославские источники, меня часто спрашивали, за что я так схлестнулся с профессором Лукичем, а я не мог внятно ответить на эти вопросы. К тому же в большинстве случаев критика, ведется по единому шаблону, зачастую не требующему ознакомления с критикуемыми материалами. Не зря на Западе придумали своеобразный способ развлечения в виде чтения советских критиков на обширных заседаниях в переводе на соответствующий иностранный язык под непрекращающийся хохот присутствующих.

Нетерпимое и в прошлом, такое положение требует немедленной переориентации в интересах науки, развиваемой нашими учеными и исследуемой с не меньшей, а то и с большей активностью в странах Запада.

Говорят, что мы строим капитализм. Среди юристов эту мысль первым высказал С. С. Алексеев, а среди политиков – губернатор Москвы Юрий Лужков в интервью газете «Новое русское слово». Я с этим не согласен. Капитализм не строится, а возникает, для чего необходим длительный исторический процесс. Появившийся в XIX столетии капитализм в России был тотчас же представлен крупными предприятиями при смешанной экономике за их пределами. Нечто подобное наблюдается и сейчас. Царят крупные олигархи и плохо мигрирующий иностранный капитал при неразвитости нового среднего сословия. Время покажет, куда это приведет. Но если действительно идет процесс строительства капитализма, как же можно вести непримиримую борьбу с теорией, создаваемой в опытных капиталистических странах? Эта теория заслуживает уважительного к себе отношения, допуская, естественно, полемику, оправданную общими научными устремлениями.

Нужно также сделать иностранную литературу более доступной, чем она является сейчас. Публикация западных книг в переводе на отечественный язык дело весьма дорогостоящее. От него нельзя, конечно, полностью отказываться, но, учитывая расширившееся в наши дни овладение иностранными языками, а также в целях дальнейшего его стимулирования, следует переходить в разумных пределах к изданиям на языке оригинала. Это сделает возможным общественный контроль за развиваемой полемикой и предотвратит огромный ущерб, наносимый научному содружеству изображением несуществующих врагов.

3. Субъект исследования

Едва ли нужно подчеркивать, что субъектом исследования может быть только ученый; научным сотрудником быть для этого далеко недостаточно. Когда предмет гуманитарных наук был переключен в официальной пропаганды, эти науки практически перестали существовать, хотя им отдавались, наряду с неучами, многочисленные таланты! Будь ты хоть десяти пядей во лбу, но если официально провозглашено принятое решение проблемы, его нельзя было ни отрицать, ни умалчивать. Победа социализма была объявлена Сталиным в 1933 г., а Хрущев назвал свое время периодом развернутого социализма. Кем бы ты ни был – историком, философом, юристом или экономистом, пропагандистом или писателем, обязательность признания подобных деклараций исторических фактов оставалась непреложной. Находились научные сотрудники, делавшие это с удовольствием, и путь им прокладывался иногда до самых вершин. Чаще, однако, подобная тарабарщина использовалась как неизбежное зло, наряду с изложением научных взглядов, но, несмотря на огромные творческие усилия, произведение растворялось неустранимой порцией фальши.

Когда антинаучная концепция отвечала запросам самовластного диктатора, она овладевала даже точными и естественными науками. Достаточно вспомнить о любви Сталина к Лысенко за его утверждение, будто вредительство возможно и в науке (помните, «Браво Лысенко»?), как объявлялась борьба с биологической наукой за ее восприятие теории менделизма-морганизма и исследования генетического кода. Это шло вразрез с противопоставлением физиков и лириков, что не помогло даже Юрию Жданову, заведующему отделом науки ЦК КПСС, который позволил себе критику Лысенко и потому вынужден был впоследствии обратиться с публичным заявлением к Сталину, прося его о прощении. Чтобы раз и навсегда избавиться от подобного мракобесия, руководящие органы должны отказаться от официального разрешения научных проблем, оставив это дело целиком на совести ученых.

Нужно помнить, что ученый тот, кто предан науке искренно и страстно. Искренность в науке – это всеотданность ей, то есть состояние, в котором произносятся слова: «Платон мне друг, но истина мне дороже» (Аристотель). Страстность в науке – это всепоглощенность ею, когда восклицают: «А все-таки она вертится» (слова, приписываемые Галилею).

Конечно, нужно учитывать объективную ситуацию и оставляемую ею возможность свободного выбора. Как выразился один поклонник висельного юмора, для политического успеха в условиях безграничной диктатуры недостаточно честности ученого; требуется еще обладание двумя головами, чтобы идти на риск ради правдивости. Формулы римских юристов coactuce voluit tammen voluit (хотел под принуждением, но все-таки хотел) недостаточно для обвинения закрывавшихся цитатами от опасности. Но она не могла оправдать только наказание. Сам же текст, разбавленный цитатами, расходился с научной искренностью.

Какого черта, вместо прямого полета из Иркутска в Ленинград, я летел с пересадкой в Москве, если подобранные для меня цитаты ничего, кроме фальши, кмоей статьене прибавляли? Но попробовал бы я не лететь, как снятием этой статьи скандал бы не закончился. За всю мою творческую жизнь лишь один раз я отказался от капитуляции. Было это со статьей о производственном травматизме в сборнике, посвященном юбилею Д. М. Генкина, публиковавшемся в 1964 г. В статье о причинении увечья здоровью при так называемой смешанной вине – одновременной виновности потерпевшего и предприятия, на котором он работал, я доказывал, что принятый метод исчисления ущерба обеспечивал сверхвозмещение предприятию и недовозмещение потерпевшему, предложив другой метод, относивший эту разницу на счет страховых организаций. Цензор Главлита потребовал эту часть статьи убрать. Я заявил редактору сборника, что в таком случае вынужден снять свою статью. Цензор утихомирился, и статья была опубликована без изменений. Но единичный случай строптивости автора не менял общего положения. В целом же картина оставалось мрачной, не совместимой с подлинной наукой.

Мне удалось спасти от фальши две мои работы – «Гражданское право» и «Развитие цивилистической мысли», при переиздании которых были исключены все обязательные в СССР «руководящие цитаты». Но те мои книги и статьи, которые перепечатывались в книге из серии «Классика российской цивилистики» (Москва, 2000 г.), а также в 4-томнике моих избранных работ (Санкт-Петербург, 2004 г.), остались неизменными в первозданном виде. Принося извинение моим читателям за проявленную покорность, я прошу их, если это возможно, пропускать «руководящие цитаты» при чтении или во всяком случае не придавать им значения. Это, между прочим, нетрудно сделать, если учесть, что текст сперва писался без всякого цитирования, и лишь в законченной рукописи расставлялось данное количество необходимых цитат.

Как и другие способности, способность к научному творчеству бывает иногда прирожденной. Если, осознавая это, человек идет в науку, он со временем приобретает все навыки, характерные для ученого. Стимулами кработе