Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей - Тамим Ансари

выражен первый аспект, в других – второй. Конституции, которые являются в большей степени договорами, имеют тенденцию устаревать, потому что жизнь не стоит на месте, условия постепенно меняются и их положения теряют свою актуальность. Конституция США больше напоминала набор инструкций, как следует управлять страной. Да, в ней имелась примесь специфики, отражавшей реалии того времени – рабство как самый яркий пример, – но фундаментально этот документ прописывал абстрактные и универсальные принципы, а также предусматривал механизм для корректировки существующих инструкций в ответ на изменение условий: процесс внесения поправок.

Люди, писавшие Конституцию США, находились в уникальных условиях, которые вряд ли когда-нибудь повторятся в человеческой истории. Они жили в огромном новом мире, который могли начать строить буквально с нуля. Они только что отсекли себя от прошлого, и их будущее лежало перед ними как чистый лист. Разрабатывая документ, чтобы управлять взаимодействиями друг с другом, они стремились создать абстрактные процедурные механизмы, которые могли быть применены ко всему новому человечеству, каковым они, вероятно, себя считали[34].

Другие конституции родились далеко не в столь благоприятных, ничем не обремененных условиях. Французы приняли свою первую конституцию в 1791 г., но та продержалась недолго, в чем нет ничего удивительного. Французы продолжали существовать в своей давно разворачивающейся исторической драме, унаследовав из прошлого груз непримиримых разногласий и обид и переживая в тот момент одну из самых кровавых ее глав с гильотинами на площадях и отрубленными головами. Такой социальный контекст не способствовал трезвому обсуждению механизмов и процедур. Составителям первой французской конституции пришлось договариваться между собой.

Идеология

Великая французская революция оказалась поворотной в другом: она вывела на историческую сцену новую силу – идеологию. Конституционализм был всего лишь одним из множества «измов», которые возникли в следующем столетии и продолжают возникать до сих пор: либерализм, консерватизм, социализм, коммунизм, фашизм, феминизм, исламизм, сциентизм – и так далее до бесконечности. Идеология – это модель социальной реальности, построенная на машинной логике. Она опирается на предположение о том, что искусственно разработанная доктрина, представленная в виде рационально и словесно сформулированных идей, может стать основой для эффективно функционирующего социального гештальта. В прошлом такой связующей тканью традиционно служили родство и религия; теперь же в роли «социального клея» все чаще стала использоваться идеология.

В мире, определяемом религией, первым вопросом было: «Как нам узнать, что это правило исходит свыше?» В мире, определяемом идеологией, первый вопрос звучит по-другому: «Как нам узнать, что это правило будет работать?» Религии нужно убедить людей в том, что предлагаемое ею ви́дение божественного потустороннего мира верно, а ее интерпретация посланий из этого мира правильна. Идеологии нужно убедить людей, что предлагаемая ею модель отношений улучшит человеческую жизнь здесь, на Земле.

Французские революционеры сделали идеологию своим знаменем. Oни хотели не просто заменить одну семью монархов другой – они хотели уничтожить саму идею, что одни люди могут править другими в силу своего рождения. В качестве фундамента для строительства нового мира они предложили три идеи, или, точнее, всего три слова: свобода, равенство, братство.

Но на практике эти принципы несли в себе слишком много неопределенности. Свобода для кого и от кого? Что понимать под свободой? Распространяется ли братство в том числе и на женщин? А как насчет равенства? Все люди разные, так в каком отношении их следует уравнять? Попадая в реальный мир, любая идеология как искусственный конструкт неминуемо сталкивается с противоречиями. Не избежала этого и Французская революция со своей доктриной, что, однако, нисколько не подорвало мощную убедительную силу ее идеологии.

Средний класс

На раннем этапе машины уничтожили бóльшую часть рабочих мест в ремесленном производстве и взамен дали людям убийственно монотонную работу в механизированных фабричных цехах. Но в конечном итоге волновые эффекты, вызванные появлением машины, породили множество новых профессий, не имевших аналогов в прошлом. Кто-то должен был устанавливать машины, обслуживать и ремонтировать их; кто-то – улучшать существующие машины и разрабатывать новые. По мере развития промышленности росла потребность не только в «синих», но и в «белых воротничках» – бухгалтерах, клерках, управляющих, секретарях и прочем конторском персонале. Другими словами, индустриальные общества нуждались в массе людей, умеющих читать и писать, что, в свою очередь, требовало большего числа школ и учителей. Чтобы постоянно увеличивающиеся потоки продукции с заводов и фабрик находили покупателей, нужны были армии продавцов, торговых агентов, кассиров, кладовщиков, рекламщиков и маркетологов. А растущая сложность пронизанного машинной культурой общества, организованного в корпорации, требовала юристов, множества юристов.

Новые профессии хоть и не позволяли большинству людей разбогатеть, давали возможность выбраться из ужасающей бедности. Если оценивать благосостояние этих людей по шкале от одного до десяти, то они расположатся где-то посредине. Короче говоря, появление машины породило широкую прослойку общества с достаточно большим располагаемым доходом, которую мы называем средним классом.

В какой-то момент промышленно развитые общества достигли такого уровня продуктивности, что им больше не требовалось задействовать все рабочие руки в производстве товаров первой необходимости. По крайней мере, теоретически многие люди могли зарабатывать на жизнь чем-то не связанным с их собственным выживанием или выживанием общества. Вместо того чтобы трудиться в поте лица на полях и заводах, они могли сочинять романы, быть профессиональными спортсменами или музыкантами. В прежние времена люди, занимавшиеся такого рода деятельностью, жили на благотворительную помощь меценатов, в большинстве своем представителей военно-землевладельческой аристократии. В эпоху машин любой, кто обладал каким-либо талантом, мог получить доступ к общественному изобилию, если ему удавалось успешно продать свой талант.

Индивид

Централизованное машинное производство и урбанизация положили начало самой массовой миграции в человеческой истории, превосходящей своими масштабами даже легендарные индоарийские миграции или миграцию банту. Миллионы людей начали покидать сельскую местность и перебираться в города. Сегодня этот процесс не только продолжается, но и набирает обороты.

Когда люди из понтийских степей шли на восток или запад, они перемещались целыми племенами. Новая миграция была другой по своей природе. Даже когда люди переезжали в города большими группами родственников, им приходилось разделяться в поисках способов заработать себе на жизнь, потому что все члены одного клана или даже расширенной семьи не могли получить работу на одной фабрике или одном торговом предприятии. Компании не нанимали семейные кланы – они нанимали конкретных людей. И они не платили работникам достаточно, чтобы те могли содержать целые кланы. Почему? Компаниям было гораздо проще иметь дело с индивидами, вырванными из обширных родственных сетей, потому что такого рода связи предъявляют к людям требования, не имеющие отношения к целям компании. Более того, обязательства человека перед семьей зачастую вступали в конфликт с его обязательствами перед работодателем. Это относилось не только к заводским рабочим, но и к большинству новых профессий среднего класса. Трудоголик, чьи близкие страдают из-за того, что он пожертвовал семейными обязательствами ради работы, – типичный персонаж в современной западной культуре.

В феодальной Европе нравственные нарративы, такие как христианство и племенная традиция, признавали существование у человека прав и обязанностей за пределами экономической сферы, которые проистекали из его социальных связей, а не его продуктивности. Люди, не приносившие в семью денег или не производившие каких-либо материальных благ внутри ее, все равно имели место за обеденным столом – просто потому, что они были чьими-то троюродными братьями или двоюродными бабушками.

В доиндустриальном мире, где родственные связи преобладали над остальными видами связей, основными ячейками общества были группы родственников – сильно расширенные семьи. С распространением машины эти социальные созвездия практически исчезли. Люди были биологически связаны между собой так же, как раньше, но вряд ли теперь кто-нибудь принимал важные жизненные решения, учитывая потребности и ожидания троюродных братьев или двоюродных бабушек. Функциональная единица общества в эпоху машины сократилась от племени, клана и расширенной семьи до нуклеарной семьи, а затем и до наименьшей единицы – независимого индивида.

Во вселенной независимых индивидов люди теоретически несут ответственность только за те связи, которые выбирают сами. Они могут вступать в брак, с кем хотят, жить, где хотят, и работать, где им нравится. Эти свободные люди не просто могут – у них нет другого выбора, кроме как формировать свои уникальные