Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

бродить по Лиде, принюхиваясь, приглядываясь, и снова безошибочно определяла врага, пасла его и лишала жизни посредством опаски, то есть опасной бритвы, которая не в пример финке удобнее спала в кармане; Машка успела зарезать четверых, пока дядя Фабиан схватился, – семь милиционеров под его командой обложили дом Машки и стали на виду её, – Машка вынула из-за печи револьвер мужа и стала палить в окна, выцеливая милиционеров, они залегли, а дядя Фабиан не залёг, встал в полный рост и говорит: Машка, сдавайся, ты уже мертва, – я знаю, пробормотала Машка и выстрелила в дядю Фабина, – дядя Фабиан схватился за плечо, упал, а Машку охватил восторг, она стала палить наугад, но револьвер защёлкал впустую, и пришлось Машке искать патроны, она быстро зарядила оружие и снова принялась палить; пороховой дым застилал дом, в окна видны были милиционеры, они стреляли по рамам и уже разбили стёкла… Машка хлопала полы, пытаясь найти патроны, патронов не было… Машка открыла барабан револьвера, – в одной из камор дремал последний патрон… сдавайся, Машка! услышала она дядю Фабиана, – не получите, сказала шёпотом Машка, сунула горячий ствол в рот и спустила курок!.. голова её дёрнулась вверх, и она ощутила, как тащат её за волосы, встряхивают, вздымают, – она открыла глаза и сквозь потоки воды увидела ведьму, стоящую над осинной кадкой и как бы со стороны – себя на коленях перед огневой водою… тише, деточка, сказала Свидариха, отпуская её, – живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают… Машка встала, вытерла руками лицо и пошла домой, а там – отец, – чай из самовара пьёт, глянул на неё и говорит: пришла, сучка; в окне была видна мать, половшая огород, на стене тикали ходики, отец сидел и пил чай, отец сидел и пил чай, отец сидел и пил чай… а где Иванка? спросила Машка, – в гимназии, сказал отец…

Лиза-малина и человек-мотоцикл

…и когда их вешали, сказал дед, оказалось: Чертопраху петля впору и длины верёвки хватает, но Лиза-Малина была так мала, что пришлось вязать снова, – кто-то из солдат побежал за другой верёвкой, её кинули на перекладину, и уж тогда петля наконец достигла цели, – их вешали со сладострастием; они были маленькие, а казнителям казнь маленьких людей казалась экзотическим шоу, – может быть, они вспоминали, как в детстве вешали кошек или разрезали куском стекла червей, являвшихся после грозы поверх земли, – вот вешают они маленьких людей и вспоминают, как весело было в детстве, когда родители не видели до поры кошек и червей да не угощали их ремнями; Чертопрах с Лизой-Малиной стояли в верёвочных ошейниках и тоскливо смотрели округ: шёл дождь, и картина, простиравшаяся под ними, была блёклой, мутной, похожей на серую фотографию, сделанную плохим фотографом в эпоху ученичества; их вешали на спортивной площадке у гимназии, в которой немцы устроили комендатуру, – поставили под турник две табуретки и готовились, а Чертопрах с Лизой-Малиной стояли и думали: конец! всему конец! – Чертопрах плакал, ему жаль было этого мира и своего маленького места в нём, – жаль было мотоцикла, цирка и Лизы-Малины, – он плакал, но дождь, слава богу, смывал позор, и палачи не видели слёз; немцы гомонили, показывая куда-то руками, и видно было: дождь им не в радость, – повесить бы скорее этих малышей, и дело с концом, – вот, торопясь, стал перед турником какой-то нижний чин и примерился сапогом в кирзе к шатким табуреткам, а серые люди в серых шинелях замерли, вспоминая дёргающихся в петлях кошек и извивающихся под сколами стёкол дождевых червей… чин занёс ногу и… кто вспомнит когда-нибудь Чертопраха и Лизу-Малину, которых вселенная не может отличить, хотя и должна отличать, ведь и Чертопрах, и Лиза-Малина были лилипутами; Лиза-Малина жила в Лиде от века, и никто не знал, где она взялась, – старожилы не помнили её родителей и говорили: она и не взялась, она была всегда, а заветная бабка Свидариха, лидская ворожея и ведунья, уверяла слобожан: Лизе-Малине – двести лет, и она помнит её ещё при дворе Августа Третьего, курфюрста саксонского, короля польского и великого князя литовского… тут я обычно подавал голос, негодуя, и с возмущением говорил деду: слушай, дед, ну это невозможно! ну должны же быть пределы! не было этого! – было! не моргнув глазом, говорил дед, вот было же, и всё тут! – где ты берёшь эти байки, эти побасенки, продолжал я, уже заводясь, но дед осуждающе цокал языком и принимал грозный вид: было! убеждённо повторял он, – и она была любимой игрушкой Марии Жозефы… какой ещё Марии? восклицал я, – супруги Августа Третьего, спокойно говорил дед, – Марии Жозефы Австрийской; тут я смолкал, решив: надо смириться, и продолжал слушать: имя своё Лиза-Малина взяла от торговых евреев, промышлявших воскресеньями на лидском рынке, – Лиза-Малина стояла с ними на тех рядах, в тылу которых был Школьный двор с Главной синагогой, – летом здесь предлагали фрукты и ягоды, а Лиза-Малина продавала как раз малину, потому что в её усадебке не было ни сада, ни огорода, а была малина и только малина, – Лизе-Малине при её росте менее метра удобно было заниматься кустами, деревья же она постичь не могла, – вот и прозвище, которое, впрочем, ей хорошо подходило: она была крепко сбитая, соразмерно сложённая, лицо имела хотя и детское, но красивое, пышное, слегка тронутое морщинами, внешность её отзывалась Средиземноморьем, так она и была цыганкой – чернявой, яркой и, несмотря на рост, – зовущей; глаза были у неё глубокие, чёрные, с антрацитовой искрой, губы – алые, бесстыдные, а во рту Лизы-Малины поблёскивали золотом два передних зуба, – эдакий цыганский шик, непонятный белокожим народам; лидские евреи считали её своей, поляки, белорусы и редкие русские смотрели с интересом, но подходили с опаской – во-первых, цыганка, во-вторых, – маленькая, да подозревали её ещё и в тайных сношениях с Свидарихой, владевшей чёрными ремёслами и умевшей изводить утробных младенцев; цыганский след видели лидчане и в училище Гадание и Иллюзион, где Лиза-Малина сначала училась, а потом преподавала, – история этого училища была баснословная; основал его не кто иной, как мой великий дед, много чего основавший и построивший, не без пользы, к слову уж сказать, для себя, – в случае с училищем помогла ему протекция польского президента Игнатия Мосцицкого, – ещё в конце двадцатых дед устроил мотоциклетное ралли Лида – Варшава, а президент, приехав в Лиду ради открытия ралли, так подружился с ним на почве необузданных страстей в деле потребления лидского пива, усугублённого крамбамбулей, что дед вскоре получил льготные кредиты в Кассах Стефчика и Банке Польском, которые пустил на разные постройки и в том числе на возведение здания училища Гадание и Иллюзион, – помпезное здание в стиле модерн возвели на Сувальской, дед стал директором, преподавал там и за три года до прихода Советов успел выпустить в свет толпу фокусников, жонглёров, эквилибристов и бесстрашных дрессировщиков; Лиза-Малина пришла в училище в тридцать шестом, но учить её пользы не было, ведь она и так уже мастерски владела искусством гадания и иллюзиона, показывая изумлённым лидчанам иной раз такие чудеса, какие постичь нельзя было ни умом, ни сердцем; гадание она знала от и до и потому проучилась в училище только девять дней, после чего дед сказал ей: нет нужды сей ученице ученье восприять, – он сам был немалый виртуоз гадания, которому научили его румынские цыганы в пору дальних странствий; проверив Лизу-Малину на знание предмета, он понял: способы гадания на картах, воске, кофе, ржаных хлебцах, рисовых зёрнах, сновидениях, на охапке дров, ложках, рукавицах и с помощью зеркал знает она едва ли не лучше его самого, а изощрённость гадания на огне, костях, ногтях, павших волосах и нитках из одежды превосходит самые смелые его ожидания; были в её арсенале также прорицания по крови забитых животных, по полёту птиц и падению камней; секретным гаданием занималась она только дома – при замкнутых дверях и сомкнутых ставнях, то было гадание по Библии, Гомеру и Гесиоду; к слову уж, она знала даже фаль, то есть пророчество с помощью Корана, но поскольку мусульман в Лиде отродясь не видели, то редкое умение оставалось втуне;