Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

зато она владела ещё экзотическою практикой – гаданием на панцирях черепах и гаданием по И цзину на стеблях тысячелистника; настольными были у неё «Гадальная книга царя и пророка Давида», «Чаровник», «Громник», «Лунник» и «Вселенская печаль»; местные католики подозревали её в ворожбе, потому что она любила обходить вкруг костёл Воздвижения Святого Креста, а когда она зачастила за Каменку, где жила Свидариха, да принесла от неё «Волховник», уж и православные стали думать, будто цыганка знает живую воду оборотня и мёртвую – от оборотня; стало быть, героиня истории была баснословным персонажем, уверял дед, и ты сам видишь это лучше меня, но ведь такому лицу, добавлял он, пара к лицу, и вот парным лицом Лизе-Малине мог стать лидский бандит Витольдик, который сначала промышлял дерзким грабежом, а потом, после истории с ограблением почтового поезда Виленского казначейства, одумался, потому что понял: судьба два раза шанса не даёт, – понял и поступил в училище Гадание и Иллюзион, – всё-таки иллюзия не в пример спокойнее разбоя, а деньги почти те же; тут Витольдик познакомился с Лизой-Малиной, и добро бы им, тем более что и он был маленького роста, но нет! удручила судьба наших мимолётных любовников вследствие большой симпатии пана Витольдика к дочке деда Соне, которая мне, стало быть, приходится природной тёткой, – Соня оказалась сильнее цыганки-чаровницы, но это, впрочем, отдельная история, которая уже рассказана, а вот Витольдик здесь нужен как зачинатель шапито, построенного им в Лиде с помощью поляка-шапитмейстера из Гдыни; этот цирк был очень популярен: его знали не только в Вильно, но даже и в Варшаве, – народ специально ехал в Лиду, чтобы увидеть представление, на котором можно было утонуть в гадании и иллюзионе, позабыв хотя бы на время страсти мира, – поток поклонников волшебных преобразований достиг вскоре чрезвычайного объёма, – Витольдик попросил деда снестись со своими братьями-цыганами, от века кочевавшими вдоль берегов Дуная в окрестностях Браилова, и дед снёсся; зная, что табор распался на три части – индийскую, кенийскую и палестинскую, он пустил в свет почтовых сизарей, которые, достигнув целей, доставили в таборы записки с просьбой командировать в Лиду Чертопраха, – Чертопрах был лилипут и человек-мотоцикл… стой, дед, не удержался я, а как же голуби знали место назначения? ведь это снова баснословие! нет, сынок, сказал дед, тут как раз всё элементарно: у меня были голуби, а в таборах – голу́бки, вот голуби и знали, куда лететь, только ни в Индии, ни в Кении, ни в Палестине Чертопраха не случилось, он был на Дунае, – отбившись от табора, зарабатывал большие деньги, – сыскали его мои люди, ибо у меня везде же люди, сыскали и говорят: пожалуйте, пан Чертопрах, в Лиду! а он им говорит: у меня тут золотишко рекой, я же большие деньги зашибаю; Чертопрах был цыган ростом в сто восемь сантиметров, но все знали, что он, как и было сказано, человек-мотоцикл и в слиянии с машиной не просто большой человек, но великий иллюзионист, способный на редкие чудеса; аттракцион его состоял в полётах над Дунаем, – люди платили деньги, алкая увидеть неведомую небывальщину, сбирались толпами на берегу реки и в необычайном возбуждении следили за действиями Чертопраха; попасть на берег можно было, миновав будку кассира и оставив там свои кровные, а дальше путь зрителей лежал в огороженное решётками пространство, где мотоциклёр собирался разгоняться; у Чертопраха был дорогой немецкий Horex, который стоил аж 1570 рейхсмарок, то был зверь, а не мотоцикл, и вообще он стоил много дороже, ведь цена поставщика не шла против денег Чертопраха, вложенных в сию машину: бензобак мотоцикла был позолочён и причудливо отображал окрестности, барабаны колёс вылил Чертопрах из серебра, а руль – из золота… стоп, стоп, дед, остановись! восклицал я обычно в этом месте, – как это вообще возможно? – опять! с горечью глядя на меня, тихо говорил дед, – как ты можешь? ведь я рассказываю историю, которая хоть и не кажется тебе подлинной, а всё же ведь является таковой… да! сиденье машины было обшито кожей аллигатора, рычаг сцепления и ручка газа исполнены из бивня мамонта, фара выточена из цельного куска горного хрусталя, а задние катафоты – из прозрачного рубина… ну, всё! терял терпение я, – не всё! возражал дед, – выходя в сумерках на старт, Чертопрах крепил на багажнике с помощью серебряных колец два факела, справа и слева, воспламенял их, достав коробку шведских спичек, – садился на мотоцикл, включал зажигание, выжимал ручку газа, понуждая тридцатисильный движок рычать разъярённым тигром, красовался в седле, картинно крутился, посылал дамам воздушные поцелуи и наконец, опустив со лба огромные очки-консервы, трогался с места, – газуя сильнее и сильнее, набирая скорость и разгоняясь до предельной, он нёсся к дунайскому берегу артиллерийским снарядом, и ураганный вихрь сопровождал его! – мотоцикл ревел, грохотал, гремел, взрезая рыком пространство, грозя гражданам гроздьями грязи, летевшими с колёс, и – взлетал! – взлетал с высокого берега Дуная, ввинчиваясь в сгустившийся воздух, подобно стреле, летел над дунайской водой на противный берег, ссыпая сыпь искр с бушующего огня факелов, и вдруг – вспыхивал! мотоциклетная куртка Чертопраха плавилась, развевающиеся на ветру волосы его трещали, пламя отражалось в золоте бензобака, а рык движка разносился окрест! сгусток солнца, безумный протуберанец, гудящий огнями ада, рвался к земле и, пролетая над закипающей дунайской водой, ронял в неё куски раскалённой магмы! мотоцикл летел над Дунаем, встречные потоки воздуха подхватывали его, и вот он уже парил, медленно приближаясь к дальнему берегу, и теперь искры плавно, словно бы нехотя, сыпались с него в жемчужные сумерки, – он летел, летел, летел и наконец с грохотом падал в приречную грязь противуположного брега, делал крутой вираж, чтобы погасить скорость, и – останавливался; столб золотого пламени шумел над ним, и изумлённые зрители смотрели не отрываясь на огненного мотоциклёра и всё никак не могли прийти в себя… был, впрочем, у Чертопраха конкурент – некий Санду, укравший у него идею и мечтавший денег; родился Санду в Браилове, в семье ювелира, делавшего дорогие украшения господам и дешёвые – цыганам; Санду хотел пойти по стопам отца, стать богатым, успешным, уважаемым, – когда он плавил латунь, ему представлялось, что в тигле золото, когда вставлял в оправу стекло, думал, что вставляет топаз, но работал он плохо, был криворук, косоглаз и нетерпелив, вот и украл как-то у отца изумрудное колье и огранённый сапфир, – колье продал знакомому барышнику, а сапфир заначил; отец высек его и погнал из дому, так он, не будь дурак, пошёл в браиловский порт, вынул заначенный сапфир и показал капитану, капитан соблазнился и взял Санду матросом, так тот и попал в Америку, где стал потрошителем сейфов и любителем кокаина, но нена́долго, – полиция его вычислила, выгребла награбленное, да и пустила восвояси, – жил незаконно, грабил незаконно, полицейские подумали и решили: пусть валит, а нам – прибыток; вернулся он в Браилов, увидел афишу Чертопраха, на которой было написано Человек-мотоцикл, сходил на берег Дуная, посмотрел и думает: а ведь и я так могу! купил очень старый Harley-Davidson, который по слухам был когда-то в армии Панчо Вильи и участвовал в набегах повстанцев, покрасил его, сделал кольца для факелов и в один прекрасный день, тёплый, нежный и шумящий листвой, но для Санду – трагический, вышел со своей антикварной машиной на берег Дуная, поджёг факелы, разогнался и полетел над водой, но, не дойдя до средины, вспыхнул, как пук соломы, и, роняя огненные капли бензина, рухнул в реку – бесславно, сопровождаемый нервными возгласами впечатлительных дам, – я тебе говорю за него, добавлял дед, потому, что слово из песни изъять не можно, ведь тот Санду хотя и не идёт к делу, да всё же участвует, вот я его и вспомнил, а наш Чертопрах приехал-таки в Лиду по моему приглашению, потому что уж кому-кому, а мне отказать он ну никак не мог… да-а-а, дед, говорил я, тебе бы романы сочинять, – чистая правда! возражал дед, истинные события, и больше ничего! – ну, приехал и поступил в шапито под руку пана Витольдика, и тот его сразу же спросил: будешь ли, Чертопрах, через Лидейку летать? – Лидейка не Дунай, сказал Чертопрах, можно и слетать, да только я как раз кое-что