Читаем без скачивания Тёмная Лида. Повести и рассказы - Владимир Лидский

новое задумал; пришли они к деду, вдвоём, и Чертопрах говорит: можно такие деньги поднять, которых хватит на покупку всей Лиды с её соборами и синагогами, и даже пивоваренный завод Мейлаха Пупко купим, не продешевив, – ну-ка, ну-ка, сказал дед и сделал стойку, как борзая хорошего заводчика; нужна бочка, сказал Чертопрах, и Indian Scout конца двадцатых, покажу вам аттракцион! но зачем Indian? спросил мой рачительный дед, ведь у тебя есть прекрасный Horex, – нет, сказал Чертопрах, Horex, разумеется, выше похвал, но у Indian центр тяжести чрезвычайно низко, а это в нашем начинании важнее, чем позолочённый бак и серебряные барабаны; тут дед вынул мешочек с золотыми двадцатидолларовыми монетами конца девятнадцатого века, происхождение которых объяснял мне дважды, и всякий раз туманно, вынул и передал Витольдику, – чуть больше месяца понадобилось работягам, чтобы возвести рядом с шапито бочку – круглую деревянную конструкцию с почти отвесными стенами, которые лишь слегка сужались книзу, а ещё через месяц прибыл заказанный в Сан-Франциско замечательный Indian Scout, двадцать восьмого года выпуска, багряный, блестящий и играющий бликами, как драгоценный камень; Чертопрах сел на него и полетел! бочка, сделанная по чертежам Чертопраха, имела три лестницы, по которым зрители подымались на балконный помост под шатровой крышей, откуда можно было наблюдать за аттракционом внутри: через потайную дверцу внизу Чертопрах заводил свой Indian Scout в бочку и, когда люди сходились, включал зажигание и радостно газовал, – бочка утробно рычала на зрителей, срывая аплодисменты, и наполнялась едкою вонью выхлопа; Чертопрах в кожаной куртке, штанах, сапогах, крагах, с очками-консервами на лице раскачивал мотоцикл туда-сюда, подымал руки, приветствовал зрителей, а потом выжимал сцепление, взлетал на стену и начинал носиться по ней, выделывая немыслимые пируэты, – резал диагонали, взбирался наверх, падал вниз, мчался по кругу на немыслимой скорости, – без рук, задом наперёд, стоя, лёжа, кверху ногами, в позе ласточки… деревянная бочка гремела, всё вокруг ухало, бухало и трещало, зрители ревели, визжали, матерились, восторг был такой, что бочку, казалось, просто уронят, а Чертопрах, подливая масла в огонь, ещё и вопил во всю мощь своих маленьких лёгких, испытывая отчаянный кураж и почти впадая в безумие! о-о-о, это было зрелище! народ валил на аттракцион, – прослышав о Чертопрахе, люди ехали из Новогрудка, Вилейки, Львова, Ровно, Вильно, Кракова и Варшавы, а дед с Витольдиком радостно потирали руки, – деньги шли немыслимые, и поток их возрос, как только Чертопрах познакомился с Лизой-Малиной; сначала они выступали вместе на Indian, который легко вмещал двух маленьких человечков, а потом Лизе-Малине доставили персональную машину, такую же, как у Чертопраха, но поновее, и вот вдвоём стали они изобретать такие акробатические трюки на несущихся по вертикальной стене мотоциклах, что соседний шапито несколько померк, хотя и там было на что посмотреть, – то был не обычный цирк, а цирк феноменов, там выступал, к примеру, человек-великан Алонсо, росту в котором было почти три метра, – Алонсо мог достать протянутой рукой потолок купола и снимал с трапеции Лизу-Малину, бережно неся её в своих громадных ладонях, – специализацией его были фокусы, а главным трюком в репертуаре считалось исчезновение Лизы-Малины: он ставил её на арену, дул ей в лицо, и она исчезала; выступал также в шапито трёхногий Крузейро, обязанный именем своим жаркой Бразилии, из которой непонятно как вообще он попал в Лиду, – Крузейро был жонглёр, и зрители его просто обожали: идя на двух ногах, третьей он жонглировал мячами; волосатую женщину Агнешку пан Витольдик привёз из Гродно, – танцуя, она раздевалась на арене, и зрители видели, что её тело сплошь покрыто длинными волосами; человека-льва нашли эмиссары Витольдика в варшавском зоопарке, там была такая история: вольер, где жил лев, убирала женщина, история даже имя её сохранила – Катаржина, она кормила льва, поила, он привык к ней, и они иногда отдыхали вместе, – лев ляжет на траве, а Катаржина рядом, вот эта Катаржина и родила как-то львёнка, но – с человеческим лицом… слушай, дед, не выдерживал я в этом месте, ты ври, да не завирайся! – дед разводил руками и невозмутимо шептал: а ты, сынок, не груби деду! как можешь ты сомневаться в сказанном? я тебе дело говорю, как раньше говорил: так было, и слово же из песни нельзя вынуть, – я возмущённо мотал головой, делая круглые глаза, а дед между тем продолжал: да, человек-лев, ничего чрезвычайного я здесь не вижу, – Катаржина кормила его молоком, он привык к людям, жил в зоопарке, а потом парни Витольдика выкупили его и привезли в Лиду, – ну, это просто ни в какие ворота, говорил я, – какие ворота? возражал дед, лев как лев, носился по арене, рыча и пугая зрителей, при этом говорил на четырёх языках, играл на мандолине и пел неаполитанские песни… уф, говорил я, – ну, ладно, говорил дед, был ещё в нашем шапито и такой персонаж: женщина-птица, то была своя, лидская, дочь купца Когута, – так-то она в гимназии монахов-пиаров училась, при Иосифовском костёле, а в шапито деньги зашибала: летала под куполом, кричала журавлём, крылья у неё были маленькие, но сильные, хороший номер был, зрителям нравилось… впрочем, я уехал с темы, я ж тебе про Чертопраха сказывал… так вот, Чертопрах спустя полгода после начала работы с Лизой-Малиной сделал ей предложение, и она его приняла; в августе они поженились; площадку за цирком уставили столами, и все цирковые гуляли три ночи и три дня, вино лилось рекой, пиво – водопадом, – пивзавод поставил на свадьбу сто вёдер лидского, и сыновья Мейлаха Пупко, Марк и Шимон, лично говорили здравицу молодым; шапито и бочка сверкали цветными лампочками, в воздух запускались фейерверки и шутихи, даже и простые лидчане приходили на свадьбу, пили вино и плясали с цирковыми; здесь были факиры, глотатели шпаг, укротители огня, иллюзионисты, жонглёры, акробаты, дрессировщики, а между столов ходили приручённые животные – лев, медведь, пантера, зебра, енот и слон-альбинос; свадьба удалась на славу, а в первую брачную ночь Чертопрах сказал Лизе-Малине: погадай мне, – Лиза-Малина качнула головой, взяла его руку, всмотрелась и сказала: ты заживо сгоришь, – брось, сказал Чертопрах, этого не будет, – будет, сказала Лиза-Малина, да я уже и гадала на тебя – на бараньих костях, на крови убитой курицы, на брошенных камнях и на огневой воде ведьмы Свидарихи, – сгоришь заживо, и вся недолга, – себе погадай, сказал Чертопрах, – уже гадала, сказала Лиза-Малина, карты сказали: мне голову отрежут; они выпили по стакану вина и принялись истово любить друг друга, – всё это сбылось, каким бы баснословием ни казалось, причиной тому – тектонические сдвиги истории, мешающие судьбы людей, как гадальные карты в заслуженной колоде; первый сдвиг случился в сентябре 1939-го, когда поляки прощёлкали запад Беларуси и Лида отошла к Советам; многие тогда пострадали, но не дед с Витольдиком, – спрятав концы в воду и прикинувшись серыми мышами, они стали в ряды рядовых обывателей, скинули с себя генеральские погоны – в метафорическом, разумеется, смысле – и стали простыми рядовыми, которым даже и до сержантов далеко, оделись в рядно, рогожку, рубище и принялись глушить крамбамбулю, чтобы уж совсем слиться с пейзажем, и никто их даже не подумал выдать; шапито и бочку красные зачем-то сожгли, в фарном костёле устроили фуражный склад, в церкви Михаила Архангела – конюшню, а синагогу вообще взорвали, чтобы духу её даже не было на свете, – таковы были кощунники и радетели разрушения любых религий, да то ещё была не беда, а лишь полбеды, а вот беда пришла без малого два года спустя: 23 июня 1941 года в 4 часа 40 минут пятнадцать двухмоторных Дорнье Do 17, по прозвищу летающие карандаши, спикировали на Лиду, разбомбив город и его аэродром, в 5 часов 15 минут карандашей сменили Хейнкели и силой в тридцать две машины повторно проутюжили город и аэродром, уничтожив при этом десяток советских самолётов; город запылал, склады и магазины подверглись граблению лидчанами, а через пять дней в город вошли немецкие войска; Чертопрах с Лизой-Малиной прятались в развалинах, думая, как покинуть город, но выходить на улицы боялись, тем более что оба отличались чернявостью