Читаем без скачивания Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи - Тина Браун

Тони Блэр собрал тендерную команду, Гордон Браун обеспечил ее поддерживающей инфраструктурой. Теперь дело было за правительством Кэмерона, которое могло все испортить. «Я хотел выжать из этой возможности все преимущества», – писал премьер-министр в воспоминаниях. Борис Джонсон подстегивал энтузиазм заявлениями о том, что «счетчик Гейгера, фиксирующий излучение от фанатов Олимпийских игр, вот-вот начнет зашкаливать».

Лондон был готов к такому повороту. Взрыв рождаемости и приток иммигрантов из Европы превратили столицу в гудящий город-государство. Несмотря на сомнения, Британия удержалась на плаву – в отличие от Греции и готовой обанкротиться Италии. Финансовый кризис 2008 года остался далеко позади. Теперь город столкнулся с угрозой террористических атак со стороны исламистских группировок. Вошедшая в историю как 7/7 серия терактов, совершенных 7 июля 2005 года в утренний час пик в лондонском общественном транспорте, унесла жизни 52 человек.

Впервые со времен расцвета Империи столица Великобритании приобрела поистине мировое значение, сочетая в себе культурные ценности, притягивающие европейцев, с финансовыми возможностями, достойными Нью-Йорка. Фильм «Король говорит!» (The King's Speech) с участием Колина Ферта позволил увидеть в членах королевской семьи обычных людей. История борьбы Георга VI с заиканием получила в 2011 году «Оскар» как лучшая картина. В мире правила франшиза о Гарри Поттере, способствуя созданию образа волшебной Британии. Певица Адель и группа Coldplay, два уникальных феномена страны, лидировали в мировых музыкальных чартах.

Для европейцев, которые в большинстве своем хотя бы немного говорили на английском, новые правила въезда и получения разрешения на работу означали, что проще отправиться в Лондон и работать там бариста в кафе Nero, чем пробиваться в люди в центре Пловдива. В разных частях британской столицы появлялись французские лицеи. Представители ультраправого крыла Партии независимости Соединенного Королевства жаловались, что Англию захватили болгары, которые могли бы совершенно спокойно зарабатывать хорошие деньги дома. В ответ на это стендап-комик Стюарт Ли заметил: «Но где же мне покупать дешевый чай и кофе, как не у невероятно квалифицированных восточноевропейских профессоров, готовых работать в кофейне за зарплату ниже прожиточного минимума?» Показалось даже, что американские банкиры-трудоголики смогут подорвать привычку британцев выпивать за обедом.

За прошедшие десять лет долгоиграющая шутка про отвратительную английскую кухню перестала быть актуальной. Ее заменила ересь о том, будто Лондон стал гораздо более модной кулинарной столицей, чем Париж. Все самое интересное таилось теперь не в роскошных обеденных залах отелей Вест-Энда, превратившихся в стерильное приложение к индустрии дорогих товаров, а к востоку (а также северу, югу и западу) от них: в потрепанных витринах и дальних комнатах дышащих на ладан пабов, где новое поколение поваров изобретало британскую кухню заново. Марко Пьер Уайт – родоначальник этой культуры, сильно пьющий, не стеснявшийся в выражениях сотрясатель основ из девяностых – ушел на покой, но его образ жил в каждом юном шеф-поваре, покрытом татуировками, готовом к встрече с репортерами и поглощенном тем, чтобы превратить свою кухню в плацдарм для рискованных экспериментов со свежими продуктами.

Знали ли они, эти молодые и отчаянные, что станут первопроходцами новой ветви развития городской среды, идеально, триумфально подходившей несуразной махине Лондона? Пример нью-йоркского Бруклина наглядно продемонстрировал, что забытые районы города можно оживить, открывая в их стратегических точках рестораны и картинные галереи. Они, в свою очередь, провоцируют бум в секторе жилья, поскольку предлагают образ богемной утопии, который мало кто поначалу способен оценить критически. Идею джентрификации[72] в отличие от самого этого термина не стоит предавать анафеме. Хокстон, Уайтчепел, Шордич – места, названия которых были взяты, казалось, с самой засаленной части игрового поля «Монополии», – вдруг стали невероятно притягательны для молодых профессионалов и туристов, мечтавших поселиться именно там. Куда до них было тщательно оберегаемым столицам старой Европы.

Даже политическая жизнь, в эпоху Тони Блэра раскаленная добела яростными протестами против войны в Ираке, постепенно преисполнялась оптимизмом. Борис Джонсон переизбрался в мэры Лондона и стал воплощением притворной веры в лучшее. Он разъезжал по городу на велосипеде – живая реклама проката, идею которого он позаимствовал у Кена Ливингстона, своего мрачного предшественника от партии лейбористов.

Мысль о том, что Британии нужно выйти из Евросоюза, в тот период не посещала никого, кроме представителей особенно недовольного крыла партии консерваторов, мечтавших об этом еще со времен Тэтчер. В 2010 году Дэвид Кэмерон победил в гонке за кресло премьер-министра и стал образцом новых тори: менее требовательных, более либеральных в общественных вопросах, в чем-то модных. Кэмерон стал самым молодым премьером за последние двести лет, а его жену Саманту, веселую и стильную, называли Сэм Кэм. Поначалу многим нравилось, что категоричность, присущую тори, удалось усмирить обязательством делиться властью с либерально-демократической партией под руководством Ника Клегга (его женой была миловидная испанка, юрист по вопросам международного торгового права). Казалось, британские политики тоже становятся европейцами: отчасти непримечательными, руководствующимися в основном добрыми намерениями людьми, которые работали над новыми решениями и ни за что особенно не ратовали. Вполне естественно, что новый датский сериал «Правительство» (Borgen) о жизни политиков, поднимавший темы ответственности, амбиций и компромиссов, стал хитом в среде носителей общественного мнения. «Помню, тогда у нас было ощущение всеобщего странноватого благополучия», – рассказывал журналист и историк Энди Беккет. Ту эру процветания он назвал «Расцветом Лондона».

Однако была у этой идиллии и обратная сторона: циничные действия Кэмерона ничуть не напоминали кротость датской элиты из сериала. Министр финансов Великобритании Джордж Осборн предложил программу экономии бюджета, призванную справиться с дефицитом, возникшим после мирового экономического кризиса. На это было выделено 30 миллиардов фунтов – средства, которые не пошли на пособия по социальному обеспечению, жилищные выплаты и финансирование социальных служб. Ник Клегг показал себя пустозвоном, лишенным реальной власти, и на следующих выборах с треском провалился, поскольку отказался от собственных либеральных принципов. К 2011 году уровень безработицы среди молодежи достиг 20 %. В период расцвета Лондона легко было забыть о разделении на север и юг и о росте недовольства среди преимущественно белого населения городов вроде Сандерленда, Шеффилда и Нортгемптона. «Они думали: "Ах вы, надменные индюки", а мы, надменные индюки, этого не заметили», – поделился со мной наблюдениями Эндрю Марр. Лондон был на пике, в столице тут и там открывались роскошные рестораны той или иной иностранной кухни, а Мидлендс тем временем накапливал обиду и предпочитал традиционные блюда. Телешоу The Great British Bake Off, которое вышло в эфир BBC в 2010 году, било все рекорды, пока его участники пекли самые невообразимые пироги, торты и пудинги. Смешение культур маскировало серьезные политические разногласия.

В самом Лондоне гнетущая бедность соседствовала с самоуверенной роскошью. И однажды жарким августовским днем, когда королевская семья находилась в Балморале, а вся политическая элита уехала на тосканские виллы, накопившееся у жителей городов внутренней части страны недовольство вылилось в серию яростных протестов. Искрой, из которой разгорелось пламя, послужило убийство Марка Дуггана: он погиб от пули полицейского в Тоттенхэме, лондонских трущобах, населенных людьми всех рас и национальностей. Последовавшие за этим поджоги и нападения мародеров охватили почти все города и пригороды Британии, включая Ливерпуль, Манчестер, Ноттингем и Лестер. В этих коротких, жестоких и зловещих вспышках насилия не было и капли того ликования, которое сопровождало события Арабской весны.

«Теперь мы воочию убедились: последствия финансового кризиса и множества других событий оказались серьезными», – рассказывал Энди Беккет. Кэмерон предпринял драконовские меры, СМИ трубили на каждом углу о растущем неравенстве, и за протестами 2011 года… не последовало ничего. К тому времени, как правящие классы возвратились из отпусков в теплых странах, от ярости английской молодежи, словно от налетевшего тропического шторма, не осталось и следа. Это противостояние не принесло Борису Джонсону дополнительных очков: во время беспорядков он находился в отпуске в Канаде и обратно не спешил. А когда все же вернулся, вел себя как глава итонского факультета: то изображал всепрощение, то карал очень строго. В 2014 году в Лондон доставили три немецких водяных пушки: на случай, если беспорядки повторятся. В некотором смысле эти устройства стали символом трагикомедии, которую разыгрывал Джонсон с соратниками,